96 
– Говорит, что мы – грязные животные. Что у нас нет чести. – Тит Волтумий некоторое время молчит, затем продолжает: – Поэтому нас убьют и бросят тела в болото. Все просто. Мы просто исчезнем. Им не нужна месть римлян.
Нас никогда не найдут. Эх, а мне только начало нравиться обращение «легат».
– Что ж… – говорю я. Центурион выпрямляется. Вспышка молнии высвечивает все вокруг, делает синим.
На мгновение мне становится видно все. Военная дорога, вымощенная камнем. Ряды крестов над ней…
Распятый труп в кусках разваливающейся плоти смотрит на нас с высоты. Из-за обнажившихся зубов кажется, что мертвый германец улыбается. Если бы это было смешно… Впрочем, может, ему как раз смешно.
Фигурка Воробья холодит мне кожу на груди. А что, если…
Кажется, молния пронзает меня насквозь – от макушки до пят. И уходит в землю. Фигурка на моей груди словно прорастает сквозь грудную кость. Вспышка. Если бы мертвые могли говорить…
Я мысленно произношу приказ, затем пинаю отрубленную голову. Она медленно катится к ногам вожака, подпрыгивает. Наконец, застывает в лужице.
– Тит, приготовься. Сейчас начнем… Теперь переводи.
Центурион кивает. Взгляд его спокойный. Ethos Аристотеля. Взгляд человека за мгновение до того, как все рухнет.
– Готов? Это не мое, – говорю я для варваров. – Это ваше. Посмотри внимательно, варвар.
Однорукий Демериг слушает. Потом начинает смеяться. Ха-ха-ха.
– А ты посмотри, – предлагаю я. – Если осмелишься.
Германец хмыкает. Тянет единственную руку, запускает пальцы в волосы. Поднимает, смотрит. Вглядывается. Уже почти совсем темно, синий сумрак вокруг…
Демериг усмехается.
Голова открывает глаза.
* * *
От слабости я едва не теряю сознание. Проклятье, не время.
Крик вожака звучит над вереском, над холмами, над дорогой, над лесом, гнущимся от ветра, над крестами с мертвыми варварами.
Однорукий вопит. Голова раба падает на дорогу, продолжает несколько мгновений открывать рот, вращать глазами… Жуткое зрелище. У меня самого мороз по коже от этого.
Я кричу:
– Вперед! – и бросаюсь вперед, вытаскивая гладий. Центурион делает то же самое.
Крик Демерига еще не стих, а мы уже врезаемся в строй гемов. Коли, коли, коли! Мы с центурионом успеваем заколоть двоих, прежде чем остальные варвары приходят в себя. Но их четверо, и они заставляют нас отступить.
Короткая передышка. Мы стоим с одной стороны, варвары – с другой. Тяжело дышим. Между нами – мертвые тела.
– Они все равно нас убьют, – говорит старший центурион. – Их слишком много.
Гром грохочет прямо над нашими головами. Я на мгновение глохну. Начинает лить дождь. Первые капли барабанят по моей голове, застревают в бровях.
– Что ж, – говорю я. – Тогда чего тянуть?
Ни к чему теперь вежливость. Ни к чему наши извинения или просьбы… Мы все умрем.
– Сделать сложное – простым, – говорит Тит Волтумий.
Германцы идут на нас, мы идем на них. Медленный, тяжелый блеск клинков.
Льет дождь.
* * *
Они переступают тела убитых. Они все ближе.
– Это мой меч, – говорю я негромко. Центурион вскидывает голову. Я продолжаю произносить слова, словно сейчас это важно: – Таких мечей много, но это меч – мой.
Молитва меча.
Варвары переглядываются. Смятение во взглядах.
Первый германец оскаливается, кричит. Блеску его зубов позавидует любая молния. Он бросается в атаку.
В последний момент я отступаю в сторону, пропускаю его мимо себя. Раз! Разворачиваюсь и бью. Клинок с усилием входит в спину германца, пробивает варвара насквозь. Он кричит. Острие гладия на мгновение показывается у него из живота, исчезает. Я выдергиваю гладий и говорю:
– Таких мечей много, но этот меч – мой.
Варвар еще стоит.
– Я буду убивать им своих врагов, – говорю я.
Германец медленно падает. В грязь. Брызги разлетаются. Темные, грязные…
Кровь.
Звон клинков, вопли. Быстрый взгляд туда. Центурион сражается с двумя варварами сразу. Он быстр и страшен. Но они все равно теснят центуриона, загоняют в грязь на обочине дороги – там он не сможет маневрировать. Тит уже легко ранен. Держись, думаю я.
Я медленно иду на вожака варваров, струи дождя стекают по моему лицу. С острия гладия срываются капли – темные от
крови.
Однорукий Демериг шарахается, как та лошадь. В глазах гема я вижу суеверный страх. Я говорю:
– Мой меч – такой же человек, как я, потому что это мой меч.
96 
