Линли не понял. Он был слишком измотан, чтобы вообще понимать хоть что-то. Но он кивнул с задумчивым видом, надеясь, что в ходе ее пояснений сможет понять.
— Вот ты смог бы выбрать и выбрал бы. А я не сумела сделать этого, при всем старании. «Почему?» — спросила я себя наконец. И ответ оказался очень простым: потому что я такая, какая есть. Потому что я стала той, кого из меня лепили. С самого рождения и до утра моей свадьбы.
Линли прищурился.
— И кого же из тебя лепили?
— Твою жену, — сказала она. — То есть жену человека, подобного тебе. Жили-были пять сестер, и каждой из нас — каждой в отдельности, Томми, — судьба предназначила особую роль. Сначала нас надежно оберегало материнское чрево, а потом мы все оказались на отцовских руках, и он, поглядывая на нас, говорил: «Хм. Вот эта, полагаю, годится в жены графа», или: «Смею сказать, она станет следующей принцессой Уэльской». И в какой-то момент, осознав, какие роли он предназначил нам, мы стали играть их. О, нас никто не вынуждал, разумеется. И Богу известно, что ни Пенелопа, ни Айрис не танцевали под ту музыку, что отец написал для них. Но остальные трое — Кибела, Дафна и я, — да, вся наша троица стала всего лишь мягкой глиной в его руках. И когда я поняла это, Томми, мне пришлось сделать следующий шаг. Я спросила себя: почему?
— Почему вы предпочли быть мягкой глиной?
— Да. Почему? И когда я упорно искала ответ на этот вопрос, то к какому выводу я пришла, как ты думаешь?
Мысли его путались, в глаза словно песку насыпали, но Линли произнес вполне разумно, на его взгляд:
— Хелен, но какое отношение это имеет к обоям?
И почти в тот же момент понял, что она ждала совсем других слов.
Она высвободилась из его объятий.
— Неважно. Сейчас не подходящий момент. Я так и знала. Ты же совсем вымотался. Давай просто пойдем спать.
Он попытался сосредоточиться.
— Нет. Я хочу услышать это. Признаю, что я устал. И мне не удалось ухватить связь с танцующей мягкой глиной. Но мне хочется поговорить. И выслушать тебя. И узнать…
«А что, собственно, узнать?» — в полной растерянности подумал он.
Хелен нахмурила брови — недвусмысленный сигнал, предупреждающий его о том, что он был недостаточно осторожен.
— Что? Танцующая мягкая глина? О чем ты говоришь?
— Да ни о чем. Просто глупость. Я идиот. Прости, пожалуйста. Иди сюда, я хочу обнять тебя.
— Нет уж, объясни, что ты имел в виду.
— Хелен, да ничего я не имел. Просто сморозил глупость.
— Но эта глупость родилась из моих слов.
Линли вздохнул.
— Извини. Ты права. Я переутомился. В таком состоянии я обычно болтаю всякий вздор. Ты сказала, что две ваши сестры отказались танцевать под сочиненную отцом музыку, а остальные, будучи мягкой глиной, послушно сплясали. Я услышал это и задумался, как мягкая глина могла танцевать под его музыку и… Прости. Это было дурацкое замечание. О чем я только думал?
— А я вовсе ни о чем не думала, — сказала Хелен. — И это, по-видимому, не удивляет никого из нас. Но ведь ты хотел именно этого?
— Чего?
— Бездумную жену.
Ему показалось, будто она отвесила ему пощечину.
— Хелен, это не только полная чушь. Это оскорбительно для нас обоих.
Он подошел к столу, сложил на тарелку нож и вилку и отнес их в раковину. Споласкивая посуду, он задумчиво наблюдал, как вода кружится у стока, и наконец тяжело вздохнул.
— Черт. — Он повернулся к Хелен. — Прости, милая. Я не хочу, чтобы между нами возникли разногласия.
Ее лицо смягчилось.
— Их нет между нами, — сказала она.
Линли вернулся к ней и снова заключил в объятия.
— Тогда в чем дело? — спросил он.
— Я в разногласиях с самой собой.
Глава 24
Процесс установления, к кому конкретно из «Кинг-Райдер продакшн» заходил Терри Коул, оказался не столь легким, как ожидала Барбара Хейверс после разговора с Нейлом Ситуэллом, несмотря на то что у нее имелся список сотрудников этой компании. Мало того что их насчитывалось три дюжины человек, так еще и большинство из этих трех дюжин проводило субботний вечер где угодно, только не дома. Все-таки они так или иначе принадлежали к театральному миру. А театралы, как выяснилось, не имели привычки блаженно нежиться под собственной крышей, если им выпадала возможность выехать на природу. Поэтому лишь после двух часов ночи Барбаре удалось узнать, к кому же из них заходил Терри Коул на Сохо-сквер: к Мэтью Кинг-Райдеру, сыну покойного основателя этой театральной компании.