127 
Это была глупая, пьяная бравада, поэтому никто не обратил на её слова никакого внимания.
– Элка, надеюсь, ты записала её признания на диктофон в телефоне? – спросил я.
– Я записала! – вдруг крикнула повариха из кухни. – Ну, братцы, вы тут таких сказок нарассказывали, мне на неделю хватит детей спать укладывать!
– Да хоть зазаписывайтесь! – захохотала Викторина. Мне плевать! Марик-то жив! Ранен, но жив!! Он звонил мне, когда вы заперли меня в туалете, и просил любыми путями выкрасть капсулы! На капсулы мне плевать, но пока Марик жив, мне ничто не страшно! И никто! Ха-ха!!
Свет вдруг опять погас. На этот раз – внезапно, без предварительного мигания, дрожания и предсмертных конвульсий. Темнота обрушилась на нас чернильной лавиной. Тётка на кухне длинно высказалась русским матом по поводу того, что думает о работе местной электростанции.
– Слышите, вы, уроды, – заорала Лаптева, – Марик жив, а это значит, мы будем вместе и никто не помешает нам провести медовый месяц на Мальдивах! Слышите? Мы будем вместе! Я – бледная моль, учительница по кличке Чучундра, и он – самый сильный и классный парень в мире!!
За те секунды пока она орала, мои глаза успели привыкнуть к темноте. Я увидел как Викторина, вскочив со стула, метнулась к двери, и ринулся, чтобы перекрыть ей дорогу, но поймал руками пустоту. Тень в длинной юбке стремительно переместилась к окну. С грохотом опрокинулась деревянная лавка, послышался звон разбитого стекла, собачий лай и визг Элки «Держите её!» Я споткнулся обо что-то, упал, опять ударился головой, вскочил, но потерял ориентацию и ломанулся туда, где, судя по запахам и грохоту посуды, была кухня. Отборный мат алтайской поварихи вышвырнул меня обратно к столу, где я всё-таки различил в кромешной тьме более светлый проём окна, с рваными, острыми краями разбитого стекла.
На улице взревел мотоцикл, – взревел, как в предсмертной судороге, – и визг колёс красноречиво дал нам понять, что «Мальчик», безрассудно оставленный нами возле двери заведения, рванул с места на бешеной скорости. Рёв движка стал удаляться, улетать вдаль, пока совсем не затих.
Не нужно было быть аналитиком, чтобы понять: разбив стекло собственным телом, Викторина выскочила в окно и угнала Мальцевский мотоцикл вместе с его рубашкой, висевшей на руле.
– Ушла! – простонала Беда. – Эта сволочь от нас убежала! – Включив мобильник, она посветила в скалившийся осколками оконный проём. Со стороны улицы к окну подошёл Дэн.
– Дьявол, а не баба! – задохнувшись, сообщил он. – Я её догнал и за подол поймал! – Он протянул руку с зажатым в ней куском тёмной ткани. – Но она вырвалась, вскочила на мотоцикл и умчалась!!
– Какой идиот оставил ключи в замке зажигания?! – заорал я.
– Как выиграл, так и оставил, – испуганно пробормотал Мальцев.
– Дьявол, а не баба!! – повторил Дэн, забираясь в окно и усаживаясь на подоконник.
– Эй, я что-то пропустил?! – заспанным голосом спросил Сазон. – Кто преступник-то?!
– Шерше ля фам, – задумчиво сказал Адабас и добавил: – Только не трясите меня за грудки, чтобы узнать, откуда мне известно расхожее французское выражение!
– Она ушла! – взвыла Беда. Я обнял её в темноте, уткнулся носом в затылок, хотел что-то сказать, но голова после очередного удара снова болела, и слова утешения никак не шли мне на ум.
– Да не переживайте так, Элла, – сказал за меня Герман Львович. – Далеко она не уйдёт, так же как и её драгоценный Марик! Правда, коллега?
– Точно! – радостно откликнулся Дэн. – Ориентировочку в сводочку и – стоп, Викторина! – Серб довольно захохотал.
– Так всё-таки, кто преступник-то? – опять заорал дед. – Очкастенькая?
– Очкастенькая, – вздохнул Елизар. – А я ещё думал, не влюбиться ли мне в неё?
– Вот всегда говорил, что баба должна быть толстая, добрая и безработная! – отозвался Сазон. – Наливай! – распорядился он.
– А налью! – оживился Мальцев и загремел посудой, наполняя в кромешной тьме стаканы спасительной водкой. – Нет, друзья, я всё-таки должен спеть вам! И спою!! И никто меня больше не остановит!
– Нет! – гаркнул дед. – Нет, цуцик, и нет!! Устал я от твоего искусства…
– А я не устал! – сказал вдруг Герман Львович. – Я не устал и требую песен.
В темноте было видно, как Мальцев встал и поднял стакан.
– Гимн России, – торжественно объявил он. – Исполняется впервые. Слова и музыка мои, бля!
И тут, в этой чёртовой дыре, опять дали свет.
127 
