27 
В ответ ему раздалась разноголосая петушиная перекличка.
– Катя! – придерживаясь за перила, он с трудом поднялся и зашёл в дом.
Катерины не было ни в тесной кухоньке, ни в просторной комнате, ни в огромных сенях. Когда он потерял сознание, была ночь. Была ночь, они парились в бане, потом выскочили во двор, и его так взволновало её отчаяние и её тайна, что сердце…
Он сходил в баню, забрал одежду – свою и Катеринин красный сарафан.
«Аптека!» – вспомнил он. Она пошла в аптеку, чтобы купить для него лекарства.
Почему она не оделась? Боль в груди прошла, но почему-то стало жечь в горле.
Она не оделась, не взяла денег, выскочила на тёмную улицу, даже толком не зная, где находится этот чёртов аптечный киоск.
Если с ней что-нибудь случится, он себе этого никогда не простит. Как не простил себе того, что случилось с Ирочкой.
Роберт Иванович оделся. Джемперочек и джинсы. Он специально купил их, сменив свой высмеянный Катериной «дирижёрский» имидж на более демократичный. Демократичный, а не молодёжный. Роберт искренне полагал, что молодиться – это очень дурной тон.
Жжение в горле не проходило, а только усиливалось, но это была ерунда по сравнению с той болью, которая пригвоздила его ночью к ступеням крыльца. Он подошёл к деревянной бочке, стоявшей у дома; туда с крыши во время дождя по специальному желобку стекала вода. Роберт умылся прямо оттуда, и, не удержавшись, хлебнул пару глотков невкусной, с привкусом затхлого дерева воды. Это было негигиенично, но захотелось почему-то именно этой, дождевой воды из старой, трухлявой бочки. Жжение из горла спустилось в пищевод, а оттуда трусливо удрало в желудок.
– Вот так-то, – пригрозил ему Роберт Иванович и встряхнулся по-собачьи, чтобы доказать себе, что есть ещё порох…
Он вышел на улицу и огляделся, прикинув, в каком направлении лучше начать свои поиски. Он не простит себе… Ведь он только нашёл её: с искренней, светлой душой, и пленительным, тёмным телом. Она прикидывается «плохой девочкой» лишь для того, чтобы никто не смог её обидеть. У неё какая-то личная тайна, но у кого их нет, этих личных тайн. И зачем он попытался содрать замок с её тайного архива? Она сорвалась, а его сердце не выдержало её отчаяния. Только она умела так горячо горевать, так бурно радоваться, так плохо лицемерить и так неумело скрывать свои шрамы. Если всё кончится благополучно, если он найдёт её живую и невредимую, то он не будет больше от неё ничего скрывать. Пусть она, если хочет, скрывает, а он не будет.
Деревня ещё не проснулась. Хоть и говорят, что сельские жители встают ни свет ни заря, признаков жизни не было ни в одном дворе. Впрочем, в июне светает рано, и сейчас, наверное, нет и пяти утра. Роберт шёл по дороге, размолоченной ночным дождём, и не был уверен, что идёт в правильном направлении. Но сидеть на месте и ждать, было невозможно. Он себе не простит.
Странно, что у него прихватило сердце. Он никогда на него не жаловался. У него совсем другие проблемы со здоровьем, совсем другие… При чём тут сердце? Он вдруг резко остановился: чёрт, а ведь в машине есть аптечка, и ни к чему было отсылать Катерину в темноту деревенских улиц.
Внезапно он принял решение. Он не будет, как полоумный шататься по улицам, он вернётся к дому, сядет в машину и поедет в местное отделение милиции. Ведь есть же здесь хоть какое-нибудь отделение милиции!
Роберт развернулся и пошёл в обратном направлении. Толкнул калитку, зашёл в дом…
У стола, на котором стояли остатки вчерашнего пиршества, сидела Катерина. Она горестно сложила кудрявую голову на сцепленные руки и, кажется, плакала. Или не плакала, а только хотела заплакать.
– Господи, ты живой, – подняла она на него глаза. – Какое счастье! – Глаза были сухие, всё-таки, она не успела заплакать.
Роберт подошёл к ней, поднял за плечи и прижал к себе.
– Нет, счастье, это что с тобой ничего не случилось! Тебя никто не обидел?!
– Что ты, меня невозможно обидеть. – Она всё-таки заплакала, но беззвучно и без обычной в таких случаях мимики: просто лицо её вдруг смочил невидимый дождь. – Я так и не принесла лекарства! Я заблудилась. И только когда рассвело, пошла искать этот дом. Нашла его по черепичной крыше, в деревне совсем нет черепичных крыш! Я вернулась огородами, представляешь? На мне места живого нет от крапивы! – Она рассмеялась, кулаками утирая крупные слёзы.
– Чёрт с ними, с лекарствами! Всё прошло без следа. У меня никогда не болело сердце. Говорят, что радость – такое же потрясение для организма, как и горе. А тут ты согласилась стать моей женой! Будем считать это приступом счастья.
27 
