ГЛАВА 6

Образы того дня четко запечатлелись в памяти: долгий спуск по лестнице, вестибюль, Кларисса в накинутой на плечи шали, скрывающей разодранную золотую парчу. Поврежденная рука — сейчас она была подвешена на косынке — не оставила в ее лице ни кровинки. Хотя человек, с которым говорила тетя, был на голову выше нее и по обе стороны от него стояли мужчины такого же роста, Кларисса казалась выше их всех. Она резко жестикулировала здоровой рукой и вела себя так же бесстрашно, как и с кардиналом в то утро, когда Пассерини сообщил ей о снятии Папы Климента.

Услышав мои шаги, тетин собеседник повернул голову. Он был очень спокоен, и я вспомнила оброненные Пьеро слова о собаке: та, что не лает, скорее всего, и укусит. Волосы, борода и глаза мужчины были одного цвета с коричневым плащом. Это был Бернардо Ринуччини, командир повстанцев.

Помню, как округлились его глаза при моем появлении, как открыла рот тетя Кларисса. Она обернулась через плечо и застыла.

— Обещайте, что не причините ей вреда, — обратилась я к генералу. — Тогда я пойду с вами.

Ринуччини посмотрел на меня сверху вниз.

— У меня нет причин вредить ей.

— Обещайте, — настаивала я, не сводя с него взгляда.

— Обещаю, — кивнул Ринуччини.

Я подошла к нему. Кларисса явно была в ужасе: я безвозвратно выскользнула из-под ее опеки. Но я испытывала еще больший ужас, потому что заметила, как в одно мгновение гордый дух в ее глазах померк.

Они меня повели. Шла я быстро, так что у них не было повода притронуться ко мне. Когда я показалась на пороге, всадники на лужайке ликующе завопили. Затем меня подсадил на лошадь военный благородного происхождения. У него была не сабля, а оружие, которого я прежде не видела: аркебуза — нечто вроде миниатюрной пушки. Из нее можно было метать свинцовые снаряды в отдаленную цель. Военный взглянул на меня с торжеством и отвращением: никогда еще ему не доставался столь ценный и ненавистный трофей.

Рассветное солнце сушило землю после ночного дождя, лошади скакали по колено в тумане. Вокруг тишина. Потрясенная собственным решением, я сидела в седле, чувствуя спиной грудь своего опекуна.

Через несколько часов мы вернулись в город, но двинулись не к югу, не к площади Синьории, а в северном направлении. На улицах было много народу, и наша кавалькада привлекла внимание, однако люди в основном не замечали маленькую девочку рядом с одним из всадников. Некоторые прохожие узнали меня, и вслед нам раздались слабые проклятия, словно камни, брошенные с дальнего расстояния. Эти крики меня не напугали.

Наша процессия завернула на незнакомую улицу, окруженную каменными стенами, толстыми и высокими, шедшими сплошной чередой. Я увидела в них узкие двери, расположенные на большом расстоянии друг от друга.

Мы остановились у такой двери. В ней имелось две железные решетки, за первой, на уровне глаз, висела темная занавеска; вторая, незанавешенная, размещалась на уровне ног.

Один из всадников спешился и постучал в дверь, другой снял меня с лошади. Дверь отворилась, меня втолкнули внутрь и быстро заперли.

Спотыкаясь, я добрела до каменного двора, затененного высоким зданием. Подняв глаза, я увидела женщину, увядшую, бесцветную, одетую во все черное, за исключением белого чепца под длинным покрывалом. Она красноречиво приложила к губам палец, и я молча последовала за ней в здание, такое же некрасивое, старое и безмолвное, как она. Мы поднялись по двум пролетам узкой лестницы и пошли по длинному коридору. Монахиня привела меня в крошечную каморку с кроватью у стены и двумя стульями.

  21