27 
— Это была Высшая партийная школа при Центральном Комитете. В день окончания перед нами выступал товарищ Суслов. Вот это — я. — Он указал на мрачную физиономию в третьем ряду, затем палец его передвинулся вперед, на человека в форме, который сидел в непринужденной позе, скрестив ноги, на полу. — А это — поверите ли? — Волкогонов. А вот тут Алексей Алексеевич.
Совсем как фотография офицеров императорской гвардии в царские времена, подумал Келсо. Такая уверенность в себе, такой порядок, такая выправка! Прошло всего десять лет, и их мир рухнул, как от атомного взрыва: Епишев умер, Волкогонов вышел из партии, Мамонтов попал в тюрьму.
Епишев умер в 1985 году, сказал Мамонтов. Он скончался, как раз когда Горбачев пришел к власти. И по мнению Мамонтова, порядочному коммунисту было самое время умереть: Алексея Алексеевича миновала общая участь. Ведь вся его жизнь являлась преданным служением марксизму-ленинизму, он был среди тех, кто планировал оказание помощи Чехословакии и Афганистану. Повезло ему, что он не увидел, как все выбросили на помойку. Написать о Епишеве Для справочника «Герои Советского Союза» было почетным делом, и если нынче никто не читает эту книгу... что ж, это лишь подтверждает сказанное им: у страны украли ее историю.
— А Епишев говорил вам о тетради Сталина, как он рассказал Волкогонову?
— Говорил. Под конец он стал разговорчивее. Часто болел. Я навещал его в больнице для руководства. Его и Брежнева лечила целительница Давиташвили.
— Он вряд ли оставил какие-нибудь записи.
— Записи? Люди вроде Епишева не делали записей.
— А родственники у него есть?
— Я, во всяком случае, не знаю никого. Семейных дел мы никогда не касались. — Мамонтов произнес это так, словно речь шла о полной нелепости. — А вы знаете, что ему пришлось допрашивать Берию? Ночь за ночью. Вы можете себе представить, каково это было? Но Берия не сломался, ни разу за почти полгода, только в самом конце, после суда, когда его стали привязывать к доске для расстрела. Он не верил, что его посмеют убить.
— Что значит «сломался»?
— Епишев говорил, что он верещал, как поросенок. Что-то выкрикивал про Сталина и поминал какого-то архангела. Можете себе представить такое? Чтоб Берия вдруг ударился в религию! Ему заткнули рот полотенцем и расстреляли. Больше я ничего не знаю. — Мамонтов любовно закрыл альбом и положил его обратно на полку. — Значит, — и он с угрожающим видом повернулся к Келсо, — кто-то приходил к вам. Когда?
Келсо сразу насторожился.
— Я предпочел бы воздержаться от ответа.
— И этот человек рассказал вам о тетради Сталина? Мужчина, насколько я понимаю? Очевидец?
Келсо медлил.
— Его имя?
Келсо улыбнулся и покачал головой. Мамонтов, видимо, думал, что он снова на Лубянке.
— Ну хотя бы профессия.
— Это я тоже не могу вам сказать.
— Он знает, где находится тетрадь?
— Возможно.
— И он предлагал показать ее вам?
— Нет.
— Но вы просили его об этом? — Нет.
— Вы разочаровываете меня как историк, доктор Келсо. Я думал, что вы славитесь дотошностью...
— Видите ли, он исчез, прежде чем я мог его попросить.
Не успел Келсо произнести эти слова, как пожалел о сказанном.
— Как это «исчез»?
— Мы выпивали, — промямлил Келсо. — Я на минуту оставил его одного. А когда вернулся, его уже не было: он сбежал.
Это звучало маловероятно даже для него самого.
— Сбежал? — Глаза у Мамонтова были серые, как зимнее небо. — Я вам не верю.
— Владимир Павлович, — сказал Келсо, глядя ему в глаза, — уверяю вас, это правда.
— Вы врете. Почему? Почему? — Мамонтов потер подбородок. — Я думаю, потому, что тетрадка у вас.
— А вы спросите себя: если бы она была у меня, пришел бы я к вам? Не сел ли бы я на первый же самолет, вылетающий в Нью-Йорк? Разве воры не так поступают?
Мамонтов еще несколько секунд продолжал смотреть на него, потом отвел взгляд.
— Ясно, мы должны найти этого человека. Мы...
— Не думаю, чтобы он этого хотел.
— Он снова вступит с вами в контакт.
— Сомневаюсь. — Теперь Келсо больше всего хотел выбраться отсюда. Он почему-то чувствовал, что пошел на компромисс, стал соучастником. — А кроме того, завтра я улетаю обратно в Америку. И сейчас, если подумать, мне, право, пора...
Он шагнул к двери, но Мамонтов преградил ему путь.
— Вы взволнованы, доктор Келсо? Почувствовали силу товарища Сталина, хоть он уже и в могиле?
27 
