110 
— А я-то, дура, думала, вы уже арестованы! — Я подергала руку в наручнике. Шансов, что скоба вывалится из голубого кафеля, не было никаких. Наверное, я на всю жизнь возненавижу голубой цвет. Впрочем, о чем это я? Моей жизни осталось двадцать-тридцать минут.
«Бабуль, почему ты молчишь? — спросила я бабку, но она не ответила. — Понятно, поджидаешь меня на том свете. Думаешь, мы там еще наболтаемся?»
Наверное, упоминание об аресте разозлило «туриста», потому что он куда-то сходил, и вскоре из отверстий в стене полилась вода. Сначала она лилась тонкими струйками, потом напор увеличился, и первые прозрачные «языки» добрались до моих ног.
— Вот черт, — сделав над собой усилие, опять улыбнулась я, — подготовка к свадьбе накрылась!
— К какой еще свадьбе? — заинтересовалась Самойленко.
— Замуж я выхожу. Может, вы меня отпустите? — Я сказала это только затем, чтобы они не поняли, что я паникую и понимаю всю безнадежность своего положения.
Пусть думают, что я надеюсь отсюда выбраться.
— Шутница! — захохотал Чеберда. Он уселся на край бассейна, свесил вниз босые ноги и принялся болтать ими, как пятилетний ребенок. — Значит так, юмористка, у тебя максимум тридцать минут на то, чтобы сообщить нам все, что ты знаешь о бабках Бубона. Где они? Как их добыть? Мы абсолютно уверены, что ты в курсе. Уж не знаю, за кого ты там собралась замуж, только с Дьяченко ты на короткой ноге, у вас с ним те еще шашни, а значит, — ты наверняка посвящена во все его тайны. Говори все, что знаешь, да побыстрей, потому что автодолив работает исправно и уже через полчаса ты будешь дохлой русалкой, если все не расскажешь. — Он довольно заржал.
— Ясно, — я усмехнулась. — Значит, вы не смогли, или побоялись подобраться к окруженному всеобщим вниманием Щиту и принялись за меня. Да?! Гад, Педоренко! Алкоголик хренов. Вместо того, чтобы работать, джин-тоник хлещет. И зачем я только ему все рассказала? Толку-то… Слушайте, господа бандиты, а с чего вы взяли, что я знаю тайну Бубона? Я кто ему — дочь? Жена? Сестра? Я чужой, я совершенно посторонний человек. Почему вы решили пытать меня?
— Ну не знаешь, так и не надо, — пожала плечами Самойленко. Она тоже уселась на край бассейна и принялась болтать босыми ногами. — Просто мы подумали, что ты, скорее всего, что-то знаешь. Если скажешь — отпустим. Нет — посмотрим, сколько ты продержишься под водой.
«Как же, отпустят они!» — вдруг прорезалась бабка.
«А раз так, то зачем говорить им про „Черный Монарх“? Тем более, что я все равно не знаю, где находится камень. Это только разозлит их».
— Я ничего не знаю! — крикнула я, и противное гулкое эхо передразнило меня. — Вы бы еще Корчагина попытали, где деньги Бубона! При чем здесь я?
— Ну раз не знаешь, пойду прибавлю напорчику. — Чеберда встал.
— Стойте! Не надо напорчику!
Он усмехнулся и сел.
Вода уже намочила подошвы моих босоножек. Она прибывала стремительно и, кажется, никаких тридцати минут у меня и в помине не было… Я задрала голову и прикинула высоту бассейна: метра четыре, не больше. При моем росте в метр семьдесят пять, я захлебнусь раньше, чем бассейн заполнится наполовину.
«Бабуль, что делать-то? Не молчи!»
«На твоем месте я бы для начала растрясла их на подробности ограбления. Они все равно не собираются тебя отпускать, так чего им скрывать? Эти идиоты еще и бахвалиться будут тем, как ограбили собственный банк! Разве тебе не интересно послушать?»
Вода добралась до пяток. Еще немного и я буду стоять в ней по щиколотку. Бабулин совет показался мне идиотским, но я почему-то ему последовала. Поджав одну ногу, обратилась к Самойленко:
— Катя, я все вам скажу. Все, что знаю. Но мне кажется, будет справедливо, если сначала вы мне расскажете, зачем пришли тогда в наше агентство.
Самойленко засмеялась и перестала болтать ногами.
— А что, и расскажу! Мне скрывать нечего, правда, Олежек? — Она наклонилась к Чеберде и потерлась носом о его щеку. — Давай, я ей все расскажу, тогда у нее останется меньше времени на признание.
— Валяй, если охота байки травить. Только я тебе не помощник, Катюха! На хрена этой лохме знать то, чего не положено?
— Ты чего-то боишься? Сам говорил, что зло — это форма добра, и никто не знает, где границы того и другого. Разве мы сделали что-то такое, чего нужно стыдиться? Мне скрывать нечего, а с законом ты разберешься. Сам говорил, что нет ничего, что нельзя бы было купить.
110 
