очень нудно 
120 
Людовик мольбы Чезаре проигнорировал. Все это заняло несколько месяцев. Чезаре пригрозил, что вернется в Италию, а Папа принялся поговаривать о том, что надо подыскать ему жену-итальянку, но герцога Валенсийского не отпустили ни из Франции, ни даже от королевского двора.
Вместо этого ему предложили руку одной французской принцессы, затем другой; за недолгое время перед ним прошла целая вереница французских красоток, и Чезаре наконец-то уразумел истину. Хотя с ним обращались хорошо, ему предстояло оставаться пленником Людовика, пока король не добьется осуществления своего плана — не женит сына Папы Александра на француженке.
В конце весны в Рим из Франции прибыл дон Гарсия, личный посланец Чезаре. Новости, привезенные им, были столь важны, что его святейшество пригласил Гарсию присоединиться к нам за семейным ужином, хотя Гарсия излагал свои вести стоя.
Чезаре заключил помолвку, и французский король дал свое соизволение на этот брак. Невестой стала Шарлотта д'Альбре, дочь короля Наварры, кузина Людовика.
Сидевший рядом со мной Альфонсо внимательно выслушал гонца, не выказывая охватившего его беспокойства; Джофре, сидевший с другой стороны от меня, радовался за брата. Ему и в голову не пришло, что над его женой и шурином нависла серьезная политическая опасность.
После смерти Хуана Лукреция сделалась любимым ребенком Александра, но сын всегда важнее дочери, и потому преданность Папы принадлежала в первую очередь Чезаре. А Чезаре решил заключить союз с Францией — из злобы и желания отомстить мне и, возможно, всему Арагонскому дому, за публичную пощечину, нанесенную отказом Шарлотты.
Что же касается его святейшества, он принялся демонстрировать сентиментальную радость.
— Наконец-то все мои дети обретут супругов, — вздохнул он, — и, быть может, я вскоре стану дедушкой.
Лукреция заговорщически улыбнулась мне; я же едва нашла в себе силы улыбнуться в ответ, настолько мне было не по себе.
После ужина я улучила момент, чтобы переговорить с Альфонсо наедине в его покоях, пока он не отправился на ночь к Лукреции. Мои беспокойство и подозрительность были настолько сильны, что я потребовала, чтобы брат отослал всех своих слуг — включая самых доверенных людей, которые служили ему много лет, еще в Неаполе. Я настояла на том, чтобы мы заперли входную дверь, а потом перешли во внутреннюю комнату, поскольку я опасалась, как бы кто-нибудь не подслушал под дверью, если разговор будет вестись в прихожей.
Я заговорила первой, прежде чем Альфонсо успел сказать хоть слово.
— Если Чезаре заключит этот брак, французского нашествия не избежать, и мы обречены. Ты знаешь, с какой легкостью Лукреция избавилась от первого мужа.
Я уселась на мягкий пуфик и, дрожа, плотно укуталась в меховую накидку.
Альфонсо стоял перед балконом, спиной ко мне. Он распахнул ставни и впустил в комнату теплый весенний воздух. Его белокурая голова и широкие, мускулистые плечи, обтянутые бледно-зеленой парчой, вырисовывались на фоне темноты. Альфонсо выглядел сильным, решительным и непобедимым, но, внимательно приглядевшись, я различила беспокойство и напряжение, которых не было до ужина.
Альфонсо очень осторожно притворил ставни и повернулся ко мне; это движение выдало разгорающийся в нем гнев, столь необычный для него. Я знала, что его спровоцировало мое замечание, и вместе с тем понимала, что я не единственная причина его гнева.
— Это сделала не она. Она сопротивлялась разводу, сколько могла, и до сих пор стыдится его. Ее принудил отец.
— И тем не менее она делает так, как ей велят. — Альфонсо держался с несвойственной ему холодностью.
— Не будь в этом так уверена. Мы любим друг друга, Санча. Отец слишком долго дурно обращался с Лукрецией, и ее верность по отношению к нему поколеблена. Но она знает, что я никогда не причиню ей вреда и никогда не предам ее.
— Я могу лишь надеяться на то, что ты прав. Но были люди, о чьей судьбе я не смею говорить…
Я думала о Перотто, о Пантсилее и прежде всего о Хуане, которого не спасли и кровные узы. Альфонсо вспыхнул.
— Я не желаю слушать подобных речей. Лукреция — моя жена. Она не способна ни на какую жестокость.
— Я люблю Лукрецию как сестру и подругу, — примирительно произнесла я. — И ни в чем ее не обвиняю. Но Чезаре…— Я понизила голос. — Если он решит объединить папскую армию с французской…
Гнев Альфонсо угас, сменившись мрачностью.
120 
