очень нудно 
82 
Сестры забрасывали ее вопросами, ксендз Белецкий сиял, как новенький золотой, и от него по-прежнему несло чесноком. Печальнее прочих казались родители, но их никак нельзя было в этом винить: особым богатством семья никогда похвастаться не могла, и теперь, учитывая, что все, что Мадленка брала с собой в монастырь, пропало, им наверняка будет не так легко прокормить лишний рот. Пан Соболевский поцеловал Мадленку в лоб, пощекотав усами, и просто сказал, что рад ее видеть в добром здравии.
Госпожа Анна ничего не сказала и не поцеловала дочь, но Мадленка на нее за это не сердилась, она понимала, что мать предпочла бы, чтобы в живых остался ее ненаглядный Михал, а не она. Случайно взглянув на Ольгерда, Мадленка заметила в его глазах сочувствие и разозлилась. Он смотрел так, словно все-все понимал и ничто уже не могло его удивить. Мадленка не смогла бы объяснить почему, но в тот момент это показалось ей оскорбительным.
«Поскорее бы он простился, — подумала она, — а там я уже никогда его не увижу. Никогда… Ну и ладно. Сколько лет прожила без него, и после него проживу еще больше».
Мадленка храбрилась, но на душе у нее было грустно. Поскольку выяснилось, что поминки по Мадленке оказались, мягко говоря, преждевременными, решено было вернуться в Каменки и отпраздновать возвращение дочери. Литовский купец Ольгерд, когда его пригласили, стал было отнекиваться, но ксендз Белецкий пригрозил, что тогда будет считать его своим врагом, хуже какого-нибудь крестоносца. С тонкой улыбкой Ольгерд дал согласие, и Мадленка не могла надивиться его выдержке. Ксендз, слуги и семья Мадленки вышли из церкви и поспешили в Каменки. Ольгерд отправился собирать своих людей и сообщил им, что все пока идет хорошо и вскорости они поедут обратно в Мальборк.
— Я ничего не понял, — заявил глухонемой Филибер, убедившись, что все поляки ушли вперед. — Ты должен мне объяснить, Боэмунд, черт побери! Почему они все время называли Мишеля Мадлен?
— Потому что это никакой не Мишель, — отвечал фон Мейссен, усмехаясь. — Это Магдалена Соболевская, только в платье мальчика.
— Тьфу ты пропасть! — плюнул Филибер. — Но ведь ее же убили там, в лесу!
— Убили не ее, а ее брата, настоящего Михала Соболевского.
— Боэмунд? — А?
— Я совсем запутался. Так Мишель — это Мадлен?
— Совершенно верно, брат мой.
— Черт знает что такое! Как же это я ее не распознал, а?
— Не знаю, брат мой. Но подозреваю, что тебе с лихвой хватало твоих исповедей.
— Он надо мной издевается, честное слово!
— Тихо, Филибер: мы пришли. Посидим немного в гостях и уедем, хорошо? И не раскрывай рта.
— Мой рот не хуже твоего! — воинственно набычился анжуец. Но в этом, как и во многом другом, он был не совсем прав.
Глава четвертая,
в которой чудеса неожиданно заканчиваются
В Каменках Мадленка прежде всего отправилась переодеться. Так как, уезжая в монастырь, весь свой гардероб она увезла с собой, ей пришлось залезть в сундуки двойняшек, охотно ссудивших ей желтое, почти ненадеванное платье. Мадленка наскоро расчесала волосы, заплела их в две косы и уложила вокруг головы, после чего спустилась к гостям. «Ольгерд» уже три раза на ломаном, но вполне приличном польском поведал, как они нашли Мадленку где-то недалеко от Торна, куда она забрела по неведению.
Соболевские ахали и ужасались, а тощая Барбара, как заметила с некоторым раздражением Мадленка, устроилась совсем близко от синеглазого, подперев щеку рукой, и не сводила с него мечтательного взгляда. Как только появилась Мадленка, внимание переключилось на нее. От нее потребовали точного отчета в ее приключениях, и, вначале конфузясь, потом более смело Мадленка рассказала о нападении, гибели матери Евлалии и о том, как она бродила по лесам, где кроме нее в изобилии водились медведи, человеческие скелеты и летучие мыши.
Услышав историю с медведем, «Ольгерд» расхохотался так, будто только что узнал ее впервые, и объявил, что Мадленка решительно самая храбрая барышня, которую он когда-либо встречал. Мадленка зарумянилась и уставилась в стол. Госпожа Анна осведомилась, где это ее дочь успела сломать нос, и Мадленка сухо сказала, что упала с дерева. Тут ксендз Белецкий, вскочив с места, объявил, что им непременно надо выпить за здоровье воскрешенной. Никто вроде не возражал, и ксендз, утерев губы рукавом, изготовился уже произнести подобающую случаю речь, как вдруг со двора донеслись крики. Пан Соболевский вскочил с места. В комнату вбежала голоногая служанка, та самая, что не признала Мадленку в лицо в мужской одежде.
82 
