очень нудно 
95 
В воцарившейся тишине Мадленка села на место. Епископ нагнулся к аббату Сильвестру и шепнул ему: «insаnа еst» [4].
— А ты что, лекарь? — набросилась на него Мадленка, отлично все слышавшая. — Хорошо же ты вылечил княгиню Диковскую, жену нынешнего князя!
— Молчать! — проревел епископ, впервые выходя из себя, и жидко стукнул по столу пухлым кулаком. В свое время жена князя Доминика, которую он лечил снадобьем из толченых изумрудов, почему-то не пожелала от того выздоравливать, а наоборот, преставилась в одночасье. — Дерзкая, развратная…
— А вот и врешь! — радостно взвизгнула Мадленка. — И ничего подобного! Сам предаешься плотскому греху, как свинья, и других той же мерой меряешь! Что, давно слез со своей ключницы, ты, индюшачье отродье? А пестик свой у нее между ног не забыл, а? Смотри, не то он от старости отвалится! Ой, отче, не оберешься сраму, без пестика-то!
Все это, понятное дело, были тоже выражения незабвенного торнского комтура, редкие моменты общения с которым доставили Мадленке неописуемое удовольствие. Кстати, о том, что епископ Флориан слаб по женской части, ей сообщил также фон Ансбах, ибо не было на приграничных землях никого и ничего такого, о чем языкастый рыцарь не мог поведать чего-нибудь обидного, гадкого и в высшей степени унизительного, но при том, однако же, вполне отвечающего истинному положению вещей.
Несчастный епископ Флориан захлебывался яростью, пока вокруг него бушевали надрывающиеся от хохота поляки. Мадленка могла быть довольна: она отомстила за бессонную ночь, хотя и приобрела двух смертельных врагов вместо одного.
Наконец князь кое-как восстановил тишину, и епископ объявил, что на сегодня с него довольно оскорблений; что же до расследования, то оно возобновится в ближайший понедельник.
Мадленка воспользовалась отсрочкой, чтобы, во-первых, с наслаждением выспаться, а вечером от нечего делать заглянула к Анджелике. Вскоре, однако, к литвинке зашел Август на правах гостя, и Мадленка, которой было не по себе в его присутствии, поднялась, чтобы уйти. Август, однако, удержал ее.
— Сидите, панна Соболевская; я здесь не для того, чтобы вам мешать.
«А чтоб ты провалился в тартарары со своей вежливостью!» — подумала Мадленка. Она была особенно зла на Августа за то, что он сломал ей нос. На месте перелома возникла неровная горбинка, и каждый раз, глядясь в зеркало, Мадленка испытывала чувство глухого протеста.
Ей показалось, однако, что в последнее время Август стал относиться к ней лучше. Он уже не так пылал ненавистью и, казалось, готов был поверить в ее невиновность, но у Мадленки не было никакой охоты убеждать его в совершенно очевидных вещах. Август пообещал, что стража будет отныне вести себя тихо и что со всеми жалобами она может обращаться непосредственно к нему. Последние его слова прозвучали как просьба, и Мадленка взглянула на него с искренним изумлением.
«Экий он вдруг сделался шелковый да смирный, подозрительно даже. Но если он хочет, чтобы я себя оговорила — ждать ему до лягушкина поста».
В воскресенье Мадленка побывала в церкви и, когда вернулась к себе, обнаружила в своих покоях незнакомого человека в лохмотьях. Стражи стояли за дверью; Мадленка открыла было рот, чтобы кликнуть их, но человек с мольбой приложил к губам палец.
— Ради бога, не губите! Меня послал к вам его милость господин Филибер де Ланже.
Сердце Мадленки наполнилось радостью и взмыло ввысь. Посланец прибавил:
— У меня к вам письмо от него.
Мадленка глянула на скрепленное сургучом послание, которое ей протягивали. Нет, тут что-то было не то. Филибер де Ланже не умел писать; всю свою жизнь он провел на войне и даже читал с грехом пополам, складывая буквы. Вот Боэмунд, тот точно мог написать ей, хоть по-латыни, хоть по-польски, хоть по-немецки. Однако постойте: зачем писать, когда безопаснее всего передать на словах? Ведь письмо — это как-никак улика, и серьезная.
— Он знает, что с вами случилось, — торопливо продолжал посланец, — он думает, что…
Ясное дело, Филибер все знал, потому что своими глазами видел, как ее увозили. К чему все эти ненужные разъяснения?
— Да неужели? — сказала Мадленка и завопила во всю мочь: — Стража! Ко мне!
Дверь распахнулась, вбежали солдаты.
— Этот человек, — заявила Мадленка, тыча пальцем в неизвестного, поникшего головой, — утверждает, что у него для меня какое-то письмо от крестоносцев. Задержите его и заставьте под пыткой сказать правду о том, кто его прислал. Я же не желаю больше его видеть.
95 
