262 
В сырой одежде я дрожал от холода, немного согревала меня лишь быстрая ходьба. Город позади нас горел, черный, густой дым заволок серое небо и закрыл солнце. Какое-то время нас преследовала дюжина голодных, одичавших собак, с ожесточенным лаем они кусали нас за пятки. Пионтек срезал палку, получив пару ударов, они отступили. Землю у реки развезло, снег почти весь растаял, лишь редкие пятна указывали сухие места. Сапоги тонули по щиколотку. Вдоль Персанты тянулась длинная, поросшая травой и покрытая снегом дамба. Вокруг — ни души, ни немцев, ни русских. Впрочем, другие прошли здесь раньше нас: то там, то сям среди деревьев мы натыкались на труп, ногой или рукой запутавшийся в валежнике или лежащий лицом вниз на краю дамбы, солдат или штатский, очутившийся здесь на свою погибель. Небо прояснилось, лучи бледного солнца заканчивающейся зимы постепенно разогнали серую хмарь. По дамбе идти было легко, мы быстро продвигались вперед, Бельгард уже исчез из вида. По коричневым водам Персанты плавали утки, некоторые с зелеными головками, другие черно-белые, при нашем приближении они внезапно оторвались от речной глади, издавая жалобные трубные звуки, и перелетели чуть дальше. Напротив, за прибрежной полосой расстилался темный, высокий сосновый лес. Справа за небольшим водоотводным рвом росли в основном березы и дубы. Вдали послышался гул, над нами на огромной высоте в светло-зеленом небе кружил одинокий самолет. Появление штурмовика встревожило Томаса, он увлек нас к каналу, который мы перебежали по поваленному стволу и укрылись под деревьями, но здесь твердая земля исчезла под водой. Мы пошли по лугу, густая, длинная трава размокла и полегла. За лугом опять все затоплено, крошечный охотничий домик, запертый на замок, окружала вода. Снег в этих местах полностью растаял. Жаться к деревьям было бесполезно, сапоги погружались в жидкую грязь, под настилом мокрой гнилой листвы прятались рытвины. Еще чуть дальше дорога стала совсем непроходимой. Наконец впереди снова открылась дамба среди полей, сырых и еще заснеженных, по которым можно было идти. Потом мы добрались до леса с корабельными соснами, тонкими, прямыми, высокими, с красными стволами. Солнце пробивалось сквозь деревья, разбрасывая пятна света на темной, почти голой земле с редкими бляшками снега или холодного, зеленого мха. Путь нам преграждали срубленные и брошенные деревья и сломанные ветки, но по черной, развороченной колесами повозок грязи, по извилистым дорогам, проложенным в бору дровосеками, идти было гораздо сложнее. Я задыхался, да и проголодался тоже, Томас наконец согласился сделать привал. В движении я согрелся, одежда на разгоряченном теле почти высохла. Я снял шинель, пиджак, сапоги и брюки и развесил их на солнце на штабелях сосновых бревен, аккуратно сложенных квадратом у обочины дороги. Я и Флобера вынул, чтобы просушить покоробившиеся страницы, а сам, нелепый в длинном нижнем белье, залез на соседний штабель. Через несколько минут я замерз, и Томас со смехом протянул мне свою шинель. Пионтек раздал еду, мы перекусили. Я изнемогал от усталости, мне хотелось прилечь на шинель под неярким солнышком и уснуть. Но Томас настаивал, чтобы мы шли к Кёрлину, и рассчитывал оказаться в Кольберге сегодня же. Я опять надел влажную одежду, сунул в карман Флобера и побрел за остальными. Рядом с лесом мы увидели деревушку, приютившуюся в излучине реки. Чтобы ее обогнуть, нам потребовалось бы сделать огромный крюк. Слышался только лай собак, лошадиное ржание и протяжное, жалобное мычание недоенных коров — никаких других звуков. Томас решил подойти. Перед нами были большие старые, обветшавшие фермерские дома из кирпича и просторные амбары под широкими крышами, двери выбиты, на дороге валялись перевернутые повозки, сломанная мебель, разорванные простыни. Мы перешагивали то через труп крестьянина, то старухи, расстрелянных в упор. По улочкам гуляла странная метель: ветер гонял пух из вспоротых одеял и матрасов. Томас послал Пионтека поискать еды и, пока мы ждали, перевел мне надпись, наспех намалеванную по-русски на табличке, висевшей на шее крестьянина, которого привязали на приличной высоте к дубу, кишки, вытекшие из раны на животе, уже наполовину съели собаки. «У тебя был дом, коровы, консервы в банках. Какого черта ты приперся к нам, придурок?» Меня затошнило от запаха требухи, и жажда мучила, я напился из еще работавшей помпы колодца. К нам присоединился Пионтек, он раздобыл сала, луку, яблок и консервов, мы распределили все по карманам. Челюсть у Пионтека тряслась, он был мертвенно бледен и отказался рассказывать о том, что увидел в доме, только переводил испуганный взгляд с мертвеца со вспоротым животом на рычащих собак, двигавшихся на нас сквозь кружившийся пух. Мы поспешно покинули деревню. За ней тянулись широкие волнистые поля, желтоватые и коричневые под еще крепким снегом. Дорога огибала небольшой приток, взбиралась на гребень, шла под стоявшей на краю леса фермой, зажиточной, а теперь опустевшей, и опять спускалась к Персанте. Мы шагали по довольно высокому берегу, на противоположной стороне чернели леса. Путь нам перегородил ручей, мы сняли сапоги, носки и двинулись вброд, вода была ледяная, прежде чем идти, я немножко попил и смочил шею. И снова перед нами лежали заснеженные поля, а далеко справа на возвышенности виднелась кромка леса. Томас хотел срезать путь по полям, но на бездорожье мы совсем выбились из сил, земля оказалась коварной, да еще приходилось перелезать через ограждения из колючей проволоки, и мы чуть погодя опять отступили к реке. По воде скользила пара лебедей, наше присутствие их совершенно не встревожило. Птицы причалили к островку, встали, грациозно вытянули длиннющие прекрасные шеи и принялись чистить перья. Снова начался лес, сосны, в основном молодые деревья, заботливо выращенные для вырубки, бор, полный воздуха и света. Здесь идти было легче. Дважды шум наших шагов вспугивал небольших ланей, мы заметили, как они прыгали между деревьями. Томас заставлял нас блуждать разными тропками под высоким спокойным сводом, но постоянно выводил к Персанте, нашей путеводной нити. Одна тропинка перерезала невысокий дубовый лесок, запутанный плетеный серый узор из побегов и голых веток. Землю под снегом устилал ковер сухих коричневых листьев. Мы приближались к Кёрлину, ноги у меня затекли, спина болела, но дороги пока еще были вполне проходимыми.
262 
