Глава 14

Ей пришлось сделать остановку: Демон совсем выбился из сил. Солнце начинало заходить, малиново зависая над океаном. Она прикинула, что почти четырнадцать часов гнала без передышки с тех пор, как выехала из дома в темноте, за час до рассвета.

Сторм устало спешилась и расседлала жеребца, который облегченно фыркнул. Она растерла его пожухлой травой и дала несколько пригоршней овса, которым набила седельные сумки. Она не догадалась прихватить еду для себя и посла немного вяленого мяса, завалявшегося в сумке с того времени, когда они с отцом ехали в Сан-Франциско. Она просто умирала от голода.

Она оставила вороного пастись около дубовой рощицы и, взяв винтовку, углубилась в заросли. Ей повезло, потому что было еще не совсем темно, и, обшарив глазами землю, она заметила в траве олений помет. Она прошла дальше в гущу деревьев, не обращая внимания на взбежавшую по стволу белку: она не собиралась довольствоваться белкой на ужин. Передвигаясь совершенно беззвучно, она раздвинула собой ветки, шагнула вперед и замерла.

Прямо перед ней неподвижно, насторожив уши, сидел заяц. Сторм медленно подняла ружье и прицелилась. Когда она взвела курок, заяц большими скачками бросился прочь, но было уже поздно. Первым же выстрелом она попала ему точно между ушей — оставалось только подобрать добычу.

Она освежевала зайца тут же, на месте, — отрезала ему голову, потом сделала один точный надрез и стянула всю шкуру целиком. Затем она вернулась к тому месту, где решила устроить стоянку, и отложила зайца, чтобы разжечь небольшой костер. Через несколько минут мясо уже жарилось на вертеле, а когда стемнело, она поужинала горячей и очень вкусной жареной зайчатиной.

Это утихомирило ее муки голода, в отличие от прочих мук, не отпускавших ее весь день.

Никогда в жизни она не испытывала такого унижения.

Сторм выросла в надежной атмосфере любви. Ее мать всегда была рядом, строгая, но никогда не дававшая повода сомневаться в своей преданности. Отец откровенно обожал Сторм, и она чувствовала себя в полной безопасности, зная, что осмелься кто-нибудь когда-нибудь оскорбить ее, то если она сама не сумеет поставить грубияна на место, это сделают ее братья — обычно кулаками. Время от времени ее наказывали — за какие-то проступки, за озорные выходки или пренебрежение своими обязанностями, обычно не делая скидок на то, что она девочка. Ее никогда не били родители, хотя в детстве она несчетное число раз дралась с соседским мальчишкой.

Сторм привыкла к любви и уважению.

Но Бретт не любит ее. Он ловелас, и она для него просто очередная победа. Он желал ее, это она понимала, но этим его чувства и ограничивались. Сторм тошнило от мысли, что его угрозами заставили жениться на ней. А теперь он так легко и умело соблазнил ее, проявляя полное безразличие к ее собственным желаниям. И она отозвалась на его изощренные прикосновения, еще как отозвалась! Мысль, что одним прикосновением он сумел обратить ее в похотливое животное, смог заставить делать то, что ему хотелось, мысль, что она тоже желала его, наполняла ее стыдом и яростью.

Первый раз в жизни она поняла, что это значит — быть совершенно беспомощной.

Она оказалась бессильной защититься от Бретта, оказалась бессильной перед лицом собственной страсти. И этого она боялась больше всего. Она не могла отдаваться, просто позволяя пользоваться своим телом без любви.

Но в ее ушах все звучал хриплый, полный раскаяния голос Бретта: «Сторм, Боже, прости меня».

Прости меня… прости меня.

— Уходи, — сказала она в ночь. — Неужели ты даже теперь не можешь оставить меня в покое? — На глаза набежали слезы. Она ощущала на своих волосах его успокаивающую, утешающую ладонь. Так гладил ее по волосам отец, когда она маленькой девочкой плакала из-за какого-нибудь пустяка.

Она доберется до дома — или умрет по дороге. Домой, в объятия отца и матери… Если бы только она уже была с ними!

Сторм развернула постельный сверток и забралась под одеяла. Она смотрела на звезды, желая забыть голос Бретта, его раскаяние. И еще ей хотелось начисто позабыть обуявшее их обоих вожделение, выпихнуть из памяти ощущение его тела в своем, проникавшего все глубже и глубже, ощущение его ладоней на ягодицах, сжимающих ее ягодицы… Она не могла понять, что с ней творится. Даже теперь от воспоминания о его ласках у нее все сжалось внутри. Она закрыла глаза, стараясь уснуть, и сон наконец пришел.

  87