очень нудно 
92 
— Голубая кровь, — обвинительным тоном сказала она, отодвигая тарелку.
Бретт замер. Эти слова прозвучали как что-то порочащее его. Она не могла знать, какое значение это имело для него, и все же употребила их как оскорбление.
Кровь бросилась ему в голову. Он перегнулся через стол и схватил ее за запястье:
— Как вы меня назвали?
— Скользкий прилизанный игрочишка!
— А потом?
Она с вызовом посмотрела ему в глаза:
— Голубая кровь? Жаль, что я не сказала — свинья с голубой кровью!
— По-моему, вы уже обозвали меня так однажды, — почти непринужденно сказал он. Он так крепко сжал ее руку, что она поморщилась. — Никогда больше не смейте так называть меня.
Глаза ее округлились.
— Голубая кровь?
У него вырвалось что-то похожее на рычание. Он готов был перекинуть ее через колено и хорошенько отлупить. Очевидно, она откуда-то узнала, что он ублюдок. Он уставился на нее.
— Мне очень жаль, — испуганно пробормотала она. Он встал, рывком поднял ее со стула и притянул вплотную к себе. Не похоже, чтобы она о чем-то сожалела, может, немного побаивалась, но выглядела так же мятежно, как обычно. Его хватка ослабла, и он провел ладонью по ее затянутой в шелк руке, сжал плечо, коснулся шеи. Она вся напряглась. Он обхватил пальцами ее шею, ласкающими движениями большого пальца поглаживая нежную кожу под подбородком. Она замерла, затаив дыхание, словно птичка в когтях у кошки. Он ощутил нарастающее напряжение между ними словно непроницаемую стену. Ему ничего не стоило свернуть ей шею. Ему ничего не стоило передвинуть ладонь ниже, поглаживая, пробуждая в ней страсть. Он поймал ее беззащитный дрожащий взгляд. С почти нечеловеческим стоном он убрал руку, ринулся к двери, рывком распахнул ее и захлопнул за собой.
Бретт был в ярости на самого себя. Что с ним творится? В ее присутствии он ведет себя как жеребец рядом с кобылой во время течки. Еще несколько секунд, и он перестал бы владеть собой и взял бы ее. Что произошло той ночью, не должно повториться, черт побери! Он до того ее обидел, что она сбежала, рискуя жизнью. Если бы с ней что-то случилось… От одной этой мысли ему стало нехорошо. Если бы Сторм пострадала или случилось что-нибудь похуже — он был бы виноват в том, что сделал ее жизнь настолько невыносимой, что она вынуждена была сбежать.
Завтра утром он вернет ей одежду. Он не собирался держать ее взаперти до тех пор, пока не сможет доверять ей, потому что понятия не имел, сколько это могло продлиться. Он просто хотел проучить ее, и такое наказание показалось ему самым подходящим из всего, что он мог придумать. В конце концов, был бы башмак по ноге… Пусть думает, что вечно просидит в заключении. Пусть испугается, пусть чувствует раскаяние и угрызения совести. Ха! Если бы это было возможно! Что, черт побери, он может поделать с этим техасским сорванцом, своей женой, которая ворвалась в его жизнь и все в ней перевернула вверх дном? Как, черт возьми, укротить ее?
Конечно, днем она всегда будет под присмотром. Он прикажет запирать конюшню на ночь. Он был уверен, что она снова попытается сбежать, и готов был расхохотаться. Разве жизнь с ним настолько невыносима? Неужели он такое уж ничтожество? И что ужасного в том, чтобы быть его женой? Он обещал ей, что та ночь не повторится. Он говорил искренне. Чего ей еще надо? Или она считает его лжецом?
Он отправился в кабинет, налил себе бренди и отпил большой глоток, Спиртное помогло, по телу разлилось успокоительное тепло. Он потянулся к груде почты. Когда он увидел письмо из Монтеррея, его охватило дурное предчувствие. Еще одно. Неужели дядя снова просит его вернуться домой? А может, его отец умер? Или он наконец смирил свою гордыню и написал сыну? Но с чего бы это? Дону Фелипе было на него наплевать, когда он был мальчишкой, так с какой стати ему теперь беспокоиться, приедет он или нет? А может, на смертном одре в нем проснулись какие-то родственные чувства? Если даже так, то Бретта это не интересует. К черту старика.
Он отшвырнул письмо.
Когда он покончил с остальной почтой, было уже поздно, почти полночь. Бретт налил себе еще бренди, зажег еще одну сигару и поймал себя на том, что разглядывает письмо Эммануэля.
Не в силах устоять, он вскрыл его, злясь на свое любопытство. На этот раз письмо было коротким, всего несколько строк.
Дорогой Бретт,
хотелось бы мне написать тебе при более благоприятных обстоятельствах. На гасиенде случилась ужасная трагедия. Твой младший брат Мануэль и твоя сестра Катерина умерли от ветряной оспы. Твоему отцу стало хуже. И одного из моих внуков тоже забрал Господь, да упокоится его душа в мире! Бретт, прошу тебя, подумай насчет приезда. Если ты не приедешь, пока отец жив, потом всю жизнь будешь об этом сожалеть.
92 
