очень нудно 
100 
Родион одними глазами дал команду на изготовку. Городовые застыли пружиной.
— Что бы там ни было, дайте слово держать себя в руках, — прошептал он. — Нам нужен живой убийца.
Аполлон Григорьевич только моргнул, словно подписал дарственную на свою душу. И без дальнейших колебаний рванул створку.
Коля лежал на ковре, запрокинув голову. Руки, раскинутые широко, хотели обнять всех, кто переживал за него. Глаза закатились, тяжелый свист вырывался из раскрывшегося рта.
Барышня была рассержена. Она копалась в чемоданах и не находила того, что искала. Выкидывала рубашки и нижнее белье. Она была очень занята. И заметила слишком поздно. На нее летело что-то огромное, с искаженным лицом. Словно в тягучем сне, она увидела все ясно и медленно. Над тем, что было человеком, а не падающей колонной, висел огромный шар, налившийся красным. Шар несся высоко и почему-то опережал человека. Чем ближе он становился, тем яснее в нем проступали налитые костяшки и стиснутые промежутки пальцев. Грубые мужские волоски на фалангах. Кулак неумолимо приближался. Она ощутила вкус крови, что сейчас хлынет, и хруст навсегда поломанного носа. От неизбежного страха она закричала тонко и протяжно, как раненая птица, что рвется из силков.
— Не сметь! — разнесся чей-то голос, показавшийся раскатом грома.
Кулак падал на ее такое красивое и ухоженное личико, и сейчас от него останется жидкая каша. Он приближается. Ничто его не остановит. Искра зажмурилась. Она ощутила порыв ветра, что пронесся мимо лица, и услышала, как проломилась спинка кресла, отлетев в стену.
Кричала она искренне и отчаянно.
Сокрушив стул, Лебедев стоял, широко расставив ноги и дыша загнанным бизоном:
— Все равно убью, — прорычал он.
Не разжимать век. В темноте не так страшно. Последний воздух выходил из легких, надо вдохнуть. Она боялась пошевелиться. Как будто от этого зависело, останется лицо невредимым или нет.
— Подойдите сюда! — позвал все тот же голос.
Искра ощутила, как что-то большое, словно скала, отодвинулось. В закрытых веках посветлело. И она приоткрыла один глаз.
Стоя на коленях, Лебедев щупал пульс, заглядывал в зрачки и трогал лоб.
— По-моему, дрыхнет без задних ног, — сказал Родион.
Аполлон Григорьевич не мог поверить в такое чудо. Коля, испускавший последний вздох, всего лишь протяжно храпел. Был он и без чувств, и без памяти. Потому что спал глубоким сном юного организма, принявшего сверх всякой меры. Пиджак и рубашку разукрасили сырые пятна. От Коли пахло, как от извозчика после праздника. Но в остальном казался целым и здоровым.
— Вот негодник, — с неизмеримой лаской сказал Лебедев и бережно положил руку спящего мальчишки на ковер. — Даже не наблевал…
— У него отменный учитель, — сказал Родион. — Мальчик хороший. Послушный. В точности исполнил, что велели. Будет что вспомнить официантам.
Лебедев так обрадовался Коле в живом виде, что пропустил камешек мимо ушей. Живой — остальное не важно.
И она вполне оправилась. Села на ковер, обхватив колени, с интересом разглядывая чуть полноватого юношу, что спас ее от неминуемого кошмара. Искра расчехлила оружие, готовясь к главной битве. Это будет похуже летящего кулака. Звериным чутьем она поняла, что домашнего вида юнец куда опасней того, высоченного. Чему и улыбалась.
Родион подошел осмотреть разбросанные вещи. Подготовка проведена основательно. Даже кальсоны наследнику закупил. Полная достоверность.
— Не нашли золотых слитков или ассигнаций? Опять не повезло? — спросил он, приятно улыбаясь барышне. Такая женщина заслуживала тонкого обращения. Голые руки, обнимавшие юбку, горевшую зелеными искрами, казались нежными и хрупкими. Невинными и безгрешными. Как и должны быть у настоящей кобры.
— Не понимаю, о чем вы? — Она беззащитно похлопала ресницами.
— Наследник маньчжурских рудников оказался нищ.
— Ах, я не понимаю, что вы такое говорите, господин полицейский.
— Хорошо, что нам не надо представляться.
Подошел Лебедев, окатил барышню потухающей ненавистью и выставил на ладони бутылочку темного стекла:
— Все, попалась, — сказал он буднично. — Хлороформ у нее в ридикюле.
Искра сочла нужным похлопать ресницами. Вся такая невинная.
* * *
Улица отдалась зябкому сну. С крыш капало. Дул промозглый ветер, теплый и колючий. Под ногами хлюпало снежное месиво. Иван был счастлив. Провалы памяти, что пугали и отнимали силы, не возвращались. Терлецкий был ласков и даже похвалил за чистый вид. Самое главное — в душе Ивана наконец наступили мир и затишье. Он понял, что напрасно все дни, что помнил, и, наверно, еще больше те, что забыл, так мучил себя. Когда все так просто и естественно.
100 
