46 
— Не понимаю…
— А чего тут понимать? Все просто. Ты хозяйка своих земель, Кейтлин. Твое драгоценное ранчо свободно от долгов.
Сон, отрешенно подумала Кейтлин. Дивный, невозможный сон. Нет закладной, нет тревог и волнений… Но есть в этом сне что-то от кошмара.
— И еще кое-что, — сказал Мейсон.
Кейтлин поймала коробочку, которую он ей бросил.
— Что там?..
— Открой.
— Господи! — вырвалось у нее: в коробочке лежало бабушкино кольцо. — Откуда оно у тебя?
— Из ломбарда, куда ты его сдала.
— Как ты узнал?
— Я догадался, что ты что-то сотворила, когда внесла тот единственный взнос. Скот ты не продавала, это я знал наверняка, значит, продала что-то другое, очень ценное. Я обшарил все ломбарды в Остине, пока не нашел это кольцо.
— И все равно не понимаю. Ты ведь даже не знал, что оно мое!
— Не знал, но у меня имелась твоя фотография, а у служащего — квитанция с твоей фамилией.
— И ты выкупил кольцо. Мейсон… спасибо! Я… я непременно верну деньги.
— И не думай!
— Но я же должна… — Забудь! — приказал он.
— А это? — Кейтлин широким жестом обвела усыпанную бумагой землю. — Почему, Мейсон? Что все это значит?
— Я сделал тебе предложение. Больше никаких взносов, никогда. Ранчо осталось бы твоим домом. Мы бы поженились. Я хотел увезти тебя куда-нибудь на две недели, которые стали бы нашим медовым месяцем. У тебя было бы все, что ты хочешь. То есть что, как я думал, ты хочешь. Но ты буквально вытерла об меня ноги. Восприняла мое предложение так, будто оно было наистрашнейшим из оскорблений, когда-либо нанесенных тебе.
— Мейсон…
— Позволь мне закончить, Кейтлин. Я не отниму у тебя много времени. Потерпи немного, и ты навсегда избавишься от меня, я не стану более обременять тебя своим присутствием.
— Мейсон… — растерянно начала она.
Но, едва Кейтлин шагнула к нему, Мейсон отшатнулся.
— Я просил тебя не участвовать в родео. Мысль, что твое лицо и тело могут изуродовать, была мне непереносима. Но тебя было не остановить. Гордая Кейтлин, независимая Кейтлин, предпочитающая дойти до крайности, только бы не жить с тем, кто ей отвратителен, кого она не выносит!
— Нет, Мейсон, я…
И снова он не дал ей сказать.
— Тебе мало того, что я люблю тебя, с ума схожу по тебе, что я готов достать с неба и луну, и звезды, если ты того пожелаешь.
От счастья у нее закружилась голова.
— Что ты говоришь? — прошептала Кейтлин.
— Я почти закончил. Когда ты выступила в родео, я понял, что нет смысла продолжать преследовать женщину, которая никогда меня не полюбит. Долги больше не угрожают тебе, Кейтлин. Как и я. Я не вернусь. Никогда.
Не дав ей возможности ответить, он повернулся и запрыгнул в кабину самолета.
Кейтлин была настолько потрясена услышанным, что несколько секунд не могла ни двигаться, ни говорить. Когда же смогла, подбежала к дверце самолета.
— Мейсон! Подожди!
Но дверца уже захлопнулась. Если Мейсон и слышал ее зов, то не подал виду. Кейтлин заколотила по обшивке фюзеляжа — напрасно! Ожил мотор, и ей пришлось отойти.
— Мейсон! — крикнула она, когда самолет оторвался от земли. — Я люблю тебя! Я люблю тебя, Мейсон, слышишь?
Но признание унес порыв ветра. Самолет поднялся в воздух и стал набирать высоту, — пилот не смотрел вниз.
Слезы катились из глаз Кейтлин. Она горько плакала, а человек, дороже которого для нее не было на свете, улетал из ее жизни навсегда.
Ночью Кейтлин решилась.
Она поднялась до рассвета. В своей кухоньке уже завтракали ковбои. Кейтлин вызвала Бретта, старшего ковбоя, жившего на ранчо дольше всех прочих, верного Бретта, оставшегося рядом даже когда настали трудные времена.
Кейтлин не потребовалось много времени, чтобы сказать ему, что она уезжает, что не знает, когда вернется, и просит его присмотреть за ранчо.
Ее ранчо! Теперь на самом деле ее. Любимый дом, свободный от долгов, теперь-то она сможет сделать его таким, каким видит в мечтах. Ее ранчо… Ей бы лучиться от счастья, но настроение у Кейтлин было подавленным.
За долгую дорогу в город она вспомнила и повторила себе все, что вчера наговорил Мейсон, — то, что удивляло ее и приводило в восторг. Мейсон любит ее, кто бы мог подумать? Но помнился Кейтлин и его страшный гнев, и неприязнь, столь сильная, что она не знала, сумеет ли выпросить себе прощение.
46 
