22 
– Герман, ты совсем пьян или же совсем не знаешь женщин. Ни одна женщина не оставила бы своей сумочки в машине. В сумочке у них – вся жизнь. Помимо косметики, там есть носовой платок, новые колготки на случай, если те, что на ней, порвутся, расческа, лак для ногтей, пачка бумажных носовых платков, духи, бумажник с деньгами и документами, презервативы, сигареты, зажигалка, конфеты или шоколадка, заколка для волос, какие-нибудь таблетки, сотовый телефон, записная книжка…
– Ты что, трансвестит? Ты в прошлой своей жизни был женщиной? Откуда ты так хорошо знаешь содержимое женских сумок?
– Нашел один раз в машине, одну женщину подвозил, не совсем трезвую, она вышла, а сумку оставила… Я показал жене и сказал, что никогда бы не подумал, что женщина может так много уместить в такой маленькой сумочке, на что моя жена заметила, что это еще не полный перечень, что, к примеру, если женщина собирается куда-нибудь в гости и не знает, когда она вернется домой, то в кармашке сумочки у нее непременно будет коробочка с крохотным кусочком мыла и пакетик со сложенным в тысячу раз нижним бельем…
– А к чему ты мне все это говоришь?
– Да к тому, что ты все собираешься найти сумки женщин с документами в машинах, а я просто уверен, что эти сумки находятся где-то здесь, в доме, просто мы их еще не искали…
– А разве мы куда-нибудь спешим?
– Нет, никуда. И перестань приставать к пианистке. Она все равно тебе ничего не скажет.
– Тогда пускай споет… – не унимался Герман. – А ты не видел, случаем, здесь мою жену? Она не пробегала? В бальном платье и туфельках? Ты не представляешь себе, какая у меня красивая жена! Ее зовут Женя.
– Я знаю.
– Да? Интересно, откуда ты знаешь мою жену?
– Ты сам мне рассказывал, что ее зовут Женя и что она очень красивая.
– А ты не знаешь, как я мог оставить ее дома? Может, она заболела?
– Говорю же, она умерла…
Герман с трудом, едва стоя на ногах, приблизился к креслу, в котором, провалившись чуть ли не по самые уши, полулежал Дмитрий, прижав к груди бутылку виски, и, наклонившись, попытался схватить его за ворот джемпера:
– Мерзавец! Ты уже который раз говоришь мне, что моя жена мертва… Зачем ты это делаешь?
– Бог с тобой, Герман, я ничего такого тебе не говорил… Да и как я могу такое сказать, когда я не был знаком прежде ни с тобой, ни с твоей женой?
– Ну, конечно, у меня галлюцинации… – ухмыльнулся он. – То дичайшие сновидения, в которых вдруг появляешься ты, совершенно чужой человек, как бы случайно оказавшийся здесь, проделавший в метель, если учесть твою заснеженную одежду, немалый путь, чтобы добраться от своей сломанной машины до усадьбы… То твои просто жуткие фразы, которые ты бросаешь в воздух, фразы, способные разорвать мне сердце… Кто ты такой, черт возьми, и что тебе нужно? Может, это ты убил всех этих людей? Может, это ты – хозяин усадьбы, натворивший дел, а потом сбежавший отсюда, но заплутавшийся в лесу и вернувшийся сюда, чтобы не замерзнуть окончательно?..
– Давай-давай, сочиняй дальше… – расхохотался каким-то трубным, неестественно низким голосом Дмитрий. – Да, я маньяк, который в новогоднюю ночь бродит по таким вот нарядным усадьбам и стреляет налево и направо, как бы отмечая праздник… Тогда ответь мне, пожалуйста: почему же ты не знаешь меня, почему не видел, когда я убивал всех этих несчастных? Где ты сам-то был в это время в своем смокинге? Разве не на балу?
– Если бы я только смог вспомнить…
– Но хозяина хотя бы припомни! Кто он? Где он – среди убитых?
– Мне кажется, что это тот самый толстяк… – неуверенно проговорил Герман, вспоминая белые шелковые подушки, забрызганные кровью, и серые, отвисшие, как у бульдога, щеки господина, пристрелившего свою любовницу (или жену?). Борисов Иван Михайлович. Кто такой? Он впервые слышал эту фамилию.
– Почему тебе так кажется?
– Не знаю, не знаю я, и не спрашивай меня больше!!! Если я что-то вспомню, то сам расскажу тебе!
– Да я и не спрашивал бы, если бы ты не стал обвинять меня в том, что я якобы пытаюсь свести тебя с ума, произнося что-то там о твоей жене… Я заранее уважаю ее.
– Но я почему-то не взял ее с собой! Почему – быть может, она приболела или в отъезде?
Эти вопросы он адресовал теперь только себе. Задумчивый, бормоча себе под нос, он снова вернулся к пианистке, погладил ее по голове, затем прижал к себе и поцеловал в макушку, в рыжие синтетические, надушенные духами рукой какого-то извращенца волосы.
22 
