14 
– А нам можно закурить? – полюбопытствовала я.
– Ты что! Это только режиссеру. Еще иногда Парфенин курит, но если уже к ночи. И те, кто в основных ролях, – она кивнула в сторону моего лысого знакомца.
– А он в основных?
– Еще бы. Почти во всех постановках, – завистливо присвистнула или скорее прошипела Катерина и замолчала.
Я посмотрела на Парфенина совсем другими глазами. Лысый не лысый, а артист первых ролей. Это вам не хрен собачий. А в центре круга меж тем что-то уже происходило. Вытащили из угла пыльный стол. Серега встал рядом и принялся, закрыв глаза, входить в образ. Наверное, будь он слюнявым красавчиком, его прикрытые веки и одухотворенно-отрешенное лицо смотрелись бы неплохо, но поскольку он более всего походил на лысую обезьяну, то его духовные потуги выглядели забавно.
– Здесь же невыносимо темно! – вдруг громко и неестественно вскричал он и вскочил с ногами на стол.
Я обалдела и уставилась на него. Надо же, как интересно можно играть эту бредятину. Только бы никому не проговориться, что я считаю это бредятиной.
– Темно здесь и вправду! – закричал в ответ изображавший дряхлого старика мальчик и тоже запрыгнул на стол. Они замерли и принялись сверлить друг друга взглядом. Режиссер при этом с восторгом закатывал глаза и шипел:
– Тяни, тяни паузу. От так! Молодца, – и дал отмашку рукой. После этого тот, что изображал старика, молниеносно запрыгнул к Сергею на руки и, приняв позу зародыша, дурным петушиным голосом прокукарекал:
– Мне так лучше.
Я ошалело смотрела на происходящее. Даже если оставить в стороне сомнительную художественную ценность этого диалога, то их слаженные, непостижимые прыжки уже стоили аплодисментов. Серега немного поукачивал этого старика-прыгунчика, они еще поговорили о всякой бессмыслице, после чего решили поругаться.
– Знаю, укрыть меня хочешь, яблочко мое, но я еще пока не укрыт! – вскричал старик, и Серега бросил его на пол. Старик (который мальчишка) весьма достоверно упал, ударившись головой о край стола. Я бы даже сказала, что он не очень-то и разыгрывал сцену. Натурально грохнулся. Серж захохотал, а ушибленный, вытянув вперед длинный кривой палец, громогласно объявил:
– Ты был невинным ребенком, но в самой своей сущности был ты исчадием ада! А потому знай: я приговариваю тебя к казни водой! – сказал и принялся отползать. Серега же начал демонстрировать чудеса пластики и танца. А все присутствующие на репетиции похватали с пола какие-то звенелки, трещалки, гармошки и бубны и давай в это все дудеть, бить и тыкать. Я не смогла удержаться и тоже вцепилась в бутылку из-под пива. Я прекрасно умела выдувать из пивных бутылок заунывные тягучие звуки, чем и занялась, добавив общей какофонии элемент трагичности. Серега неистовствовал под сопровождение звукового идиотизма некоторое время, после чего рухнул со стола с криком:
– Милые родители, я ведь вас всегда любил!
Режиссер дирижерским жестом (примерно так, словно он рывком поймал муху в кулак) велел нам свернуться, и мы заткнулись. Оказалось, что это конец. Что-то в этом всем было, так как я вся тряслась и дрожала от перевозбуждения.
– Кто тут дудел? – спросил режиссер.
– Да тут все дудели.
– Нет, в бутылку. Из галерки. – Это что, обо мне? Черт, зачем я полезла!
– Это новенькая. – Кто-то «добрый» ткнул в меня пальцем. Я поднялась и принялась извиняться.
– Я не знаю, что на меня нашло. Так просто. Я не буду больше мешать, – бубнила я.
– Да прекратите. Отличные звуки. Очень подчеркнули трагизм сцены утопления.
– Утопления? – удивилась я. Никогда бы не подумала, что тут кто-то утонул.
– Конечно. Всегда в этом месте дудите. И пересядьте к музыкальному сопровождению.
– Но я... Я не в труппе.
– Почему? – не понял он.
– Меня Сергей пригласил.
– Очень хорошо. Значит, теперь в труппе, – бросил он мне и вышел, оставив после себя клубы сигаретного дыма.
Я стояла потрясенная. Я в труппе! Неужели он это всерьез?
– Ну как? Понравилось? – подскочил ко мне Сергей Парфенин, явно ожидая восторгов.
– О, непередаваемо. Какая глубина мысли, сколько подлинных чувств, – я вспоминала все, что обычно из себя извергал папаша, чтобы подчеркнуть мою нечувствительность к прекрасному.
– Хороший сценарий?
– Лучше не бывает. Но ты его несказанно оживил. Столько настоящего. Просто забываешь обо всем и не можешь оторваться. – Черт, как он не чувствует фальши в моем голосе?
14 
