очень нудно 
40 
– Ты счастлива? – спросила меня мама, утирая слезу. То ли это была слеза умиления, то ли она подсчитала, во что ей обошлась кукляшка.
– Очень, – кивнула я и погрузилась в нирвану. Дрожащими руками я вытаскивала ЕЕ из коробки и тут же, пугаясь, клала обратно. Я ставила ее перед собой за столом и глотала еду, не разбирая вкуса. Смотрела только на НЕЕ. Наконец, часам к трем, я осмелела и начала ее теребить и интересоваться, что там у нее под платьем. Оказалось, что трусики, маечка и носочки. Полнейший восторг.
Кошмар подкрался незаметно. Я, как заботливая королева-мать, кормила свою принцессу обедом из разведенной в кипятке гуаши коричневого, под цвет жареных баклажан, оттенка.
– Катюша! Ты что там делаешь? – проорала из коридора мама в целях проверки связи.
– Играю, – отрапортовала я, но не рассчитала, дернула рукой и пролила миску прямо на платье принцессы. Наверное, именно в тот момент я впервые прочувствовала, что такое – выброс адреналина в кровь. Она, натурально, забурлила. Я осела на пол перед куклой и пыталась осознать всю глубину падения. Кружево и звезды неоспоримо покоричневели.
– Только бы не увидела мама, – прошептала я и стала сдирать с куклы платье. Немедленно постирать! Все будет хорошо! Я прокралась в ванну и побарахтала драгоценность в тазике. Кое-как отжатое платье требовалось просушить. Возможно, если бы я хоть на секунду включила думалку и посоветовалась бы хоть с кем-то, все было бы не так плохо. Но думать вредно, поэтому я по-тихому стащила из стенного шкафа утюг и воткнула его в сеть. Просушка красивого платья, состоящего из стопроцентного полиэстера, утюгом закончилась трагически. Подошва утюга оплавила кружево воротника, прожгла дыру на грудке и скукожила до состояния пластмассы часть юбки. Честно говоря, я его еле-еле отлепила. В комнате серьезно завоняло жженым полиэтиленом.
– Что же делать? – окончательно впала в панику я.
– Ух ты! Это ты чего сделала? – с восторгом оглядывая последствия ЧП, спросил Ромка. Я обернулась к нему так резко, что чуть не вывернула шею. Плотоядный блеск его глаз подтвердил мои худшие опасения. Сдаст меня, фашистский прихвостень, и не постесняется. Вероятно, экстремальная ситуация взбодрила мой апатичный мозг. Он лихорадочно заработал и выдал ответ: пора воспользоваться маминым уроком номер один. Пора хранить достоинство.
– Я переделываю платье. Оно было неправильным, – отрезала я. – Выйди вон, еще не время.
– А, ну-ну, – с недоверием скрылся он. Я огляделась по сторонам, нашла ножницы и, давясь слезами, приступила. Отрезала и выкинула кружевной воротник. На место дыры я прицепила булавкой какой-то дурацкий цветочек, а юбку кое-как склеила и закрепила нитками, забрав в складку пластмассовый след.
– Так гораздо лучше, – заставляла я себя повторять, не обращая внимания на охреневшее лицо мамы. Папа, осмотрев остатки былой роскоши, заявил, что водка остыла уже достаточно, и предпочел заанестезироваться. Мне такое счастье было не дано.
– Ты уверена, дочка, что так лучше? – робко уточняла мама, на что мне пришлось весь вечер делать вид, что от такого «эксклюзива» мне страсть как получшело. Надо ли говорить, что двадцать шестого числа я посадила куклу на шкаф и постаралась забыть о ее существовании.
Достоинство! Вот что зазвучало в моей голове, как только до боли притягательная фигура Полянского скрылась за створками лифта. Когда я повернула голову в сторону своего отдела и увидела заинтересованные беспардонные глаза Селивановой, то почувствовала дежавю. Надо сделать так, будто именно того, что произошло, я как раз и желала больше всего. Всю жизнь мечтала. Пусть даже никто не поверит, но чтоб ни одного вопроса, ни одного упрека. Ни единого слова сочувствия, от которого я разревусь и потеку грязевым ручьем по стенам родного учреждения. Улыбочку! Вас снимают скрытой камерой.
– Слава Богу, хоть с Полянским все выяснили, – с облегчением выдала я Селивановой, пытаясь понять, слышала ли, могла ли она услышать подлинный текст диалога.
– А что он хотел? – удивленно спросила она. Ее недоумение меня успокоило. Нет. Не слышала. Только строила предположения по выражениям лиц.
– Да, мы же с ним ведь все-таки… Ну, теперь он хоть понял, что я – не его вариант, – неслась я.
– А что, он что-нибудь тебе предлагал? – с недоверием уточнила эта стерва.
– Я не стала дожидаться предложений. Мало ли, кто с кем поцеловался по-пьяни. Мне теперь надо думать о серьезных вещах, – тут я почувствовала предел и бросилась к рабочему столу. У меня в нижнем ящике, под стопкой журналов «Лиза. Отдохни!», пылилась должностная инструкция, которую мне когда-то поручили вбить в компьютер, да так и забыли потребовать результат. Я достала ее и принялась молотить по клавишам с яростью, на которую только была способна.
40 
