12 
– А что же нужно, чтобы шансы появились? Чтобы он меня на самом деле изнасиловал? Прийти избитой, в порванной одежде, тогда это будет серьезно?
– Вы, гражданка, успокойтесь. Не нервничайте, – фыркнул он и подсунул мне под нос исписанную убористым почерком бумагу. – Здесь вот подпишите.
– А что это?
– Ваше заявление. Хотите – прочтите, – пожал плечами он.
Я с интересом погрузилась в сухой текст. Из текста следовало, что такого-то числа июня месяца в восемнадцать часов тридцать минут по московскому времени гражданка Хрусталева обратилась в отделение милиции с заявлением о факте осуществления насильственных действий сексуального характера по отношению к ней со стороны ее начальника Рустама Вадимовича Мерзляева. Далее подробно перечислялось все, что он совершил по отношению ко мне, как-то: хватал за руки, угрожал увольнением, «нанес легкий удар в область щеки» и т.д., и т.п.
– И что дальше? – спросила я, подписав бумаги.
– Ну а чего вы от нас ждете? Что мы его посадим пожизненно? – вдруг как-то уж очень неприятно хохотнул следователь.
Меня передернуло и захотелось в ответ разбить о его голову какой-нибудь кувшин.
– Может быть, сразу же выкинуть мое заявление на помойку? – язвительно спросила я.
– Вы хотите забрать заявление? – Он даже обрадовался.
– Нет уж, не хочу. Раз уж я его подписала.
– Как хотите, – пожал он плечами и отвернулся, чтобы убрать бумагу в страхолюдный допотопный сейф с огромной замочной скважиной. – Только вы уж нашли бы другой какой способ разобраться с мужиком.
– Что? – ахнула я.
– Да то. Вы, гражданка, поймите, мы не в Нью-Йорке, у нас тут сказки про харрасмент не проходят. Что, бросил он тебя? Решила отомстить?
– Мы, кажется, на «ты» не переходили! – возмутилась я и почувствовала, как у меня начинает пульсировать висок. Голова разболелась так, что больно было даже смотреть на этого так называемого слугу закона.
– Как скажете. А только баба не захочет, кобель не вскочит, – хмыкнул он, заставив меня затрястись от ярости. – Я вас больше не задерживаю. До свидания!
Стоит ли говорить, что этого нового свидания с ним я совсем не жаждала. Проклиная все на свете, а прежде всего мужиков, я выскочила из отделения милиции. Да уж, в том, как я жила теперь, были свои минусы. Попробовал бы этот хмырь в погонах вести себя со мной таким вот образом, если бы знал, что я – это я. Да и не попала бы дочка самого Хрусталева в это заведение, потому что никому бы и в голову не пришло хватать ее за коленки. Да и не работала бы дочь Хрусталева, она только разъезжала бы по торговым центрам и массажным салонам на своей маленькой удобной «Тойоте». А не шлепала по улице в раздолбанных смешных кедах с нарисованными страусами по бокам.
Жалела ли я о так легко и бездумно брошенной сладкой жизни? Трудно сказать. Я не шла, а практически бежала по улице, плюясь и чертыхаясь, и в тот момент я бы не возражала бросить всю мощь и ярость моего отца и на этого следователя, и на Мудвина, и на весь мир. Я чувствовала себя в тот момент еще более беззащитной и ничтожной, чем когда отбивалась от цепких лапок Мудвина. На работе, в милиции, в метро, во многих местах – я чувствовала себя совершенно пустым местом, а иначе говоря – женщиной. Или, скорее, бабой, как именовал всех женщин мой отец.
Однако почти сразу я отбросила это малодушное желание прочь. Именно мой отец и был тот самый первый мужчина в этом мире, научивший меня понимать свое место. Вся эта система вместе со всеми мудвинами, следователями, браками по расчету и морями женских слез была выстроена такими, как он, мой отец. Я ни за что не хотела бы вернуться к нему, как бы удобно это ни было. Я не хотела комфорта – я хотела только независимости, я не хотела счастья, если для этого нужно было быть чьей-то, я мечтала о том, чтобы принадлежать самой себе.
Вечер уже затемнил, затуманил голубизну небесного свода. Стало еще прохладнее, июньские ночи заставляли еще плотнее замотаться в любимый свитер. Искусственный свет витрин и неоновой рекламы ярко освещал Тверскую, смешивая и взбалтывая в бархатистый коктейль уходящий день и летящую по небу ночь. Острая грань между светом и тьмой расплывалась, терялась в людской суете, за звуками автомобильных гудков, в громком смехе людей, выходящих из маленьких кафе. Я любила это время суток больше всего. Дневной поток машин и ссутуленных, несущихся куда-то людей в запыленных костюмах уже спадал, и на мостовой появлялись пары, двигающиеся неторопливым прогулочным шагом. Часто, практически каждый вечер, я была одной из таких людей. Только я никогда не шла в паре, я всегда была одна, сама по себе, наслаждалась каждой такой минутой.
12 
