очень нудно 
34 
– Ты совсем рехнулась, что ли? Чего ты несешь-то? На фига ты вообще это сказала?
– Дима, это твой ребенок! Я точно знаю, что он твой!
– Тихо! Не ори… С чего ты взяла, что он мой? Ну, погуляли, понятно… Но это еще не факт… Чего ты от меня хочешь вообще?
– Да ничего не хочу… Просто люблю тебя, и все… Я подумала, ты обязательно должен об этом знать.
– Да ничего я никому не должен! И вообще – не бери в голову. Тебе Ленька, что ли, предъявил чего?
– Да ничего он мне не предъявил! При чем тут Леня? Я же говорю – это твой сын, Дима!
– Ага! Ты давай еще выйди и всем об этом объяви! У него что, на лбу написано, чей он? Если ты меня любишь, как ты говоришь, то он обязательно моим должен быть? Ну, бабы… Одна морока от вас… Сделаешь на копейку, предъявят на рубль…
– Дима… Что ты говоришь…
– Что – Дима? И не выставляй на меня свои слезливые глазищи, поняла? Перестань реветь, а то Динка мигом ситуацию прочухает! Потом не отмоешься… Все, Майка. Вытирай слезы, пошли. И забудь эти свои… фантазии. Тоже, придумала – сына она от меня родила… Придет же такое в голову… Пойдем, Майка, а то неудобно уже становится…
Динка только хмыкнула тогда, отходя от кухонного окна. Вот зря он, между прочим, в отцовстве своем усомнился. Совершенно зря. Женщина всегда знает, кто отец ее ребенка. Может, на подсознательном уровне, но знает. Хотя… У Димки вообще природа такая – чисто мужицкая, трусоватая. Его даже и в постели с чужой бабой застанешь, он все равно скажет, что под одеялом Пушкина читал…
А Ленька, Ленька-то Гофман каков идиот! В каких дураках оказался! И так перед Майкой прогнется, и этак… Вон она – вышла с балкона, глаза мокрые, губы дрожат. И тут же он к ней подскочил, и глянул в глаза встревоженно. Так глянул – аж злой мороз по коже прошел. Димка вот ни разу так на нее не посмотрел… И чего она купилась тогда на внешнее Димкино обаяние? Знать бы наперед – не перед Майкой бы сейчас Леня прыгал. Никто ж и предполагать не мог, что он так круто поднимется, этот Ленька Гофман… Хоть бы словечком кому в школе про немецкого дядю обмолвился! Сидел себе на задней парте, тихушничал, а теперь – нате вам! Теперь от того Лени Гофмана одни очки остались. Да и те уже другие – оправа из дорогих, солидная такая, это сразу видно. Сейчас редко у кого такие престижные оправы увидишь. Да и сам он весь из себя такой – престижный. Прямо несет от него за версту запахом больших денег. Из того, из благополучного мира. Мужчина-кошелек. Мужчина-пропуск. Таких не любят, за таких держатся, ногтями за них цепляются… А вот любят таких как раз, как ее Димка! Обаятельных сексапильных балбесов. Ведь ясно же, что сволочи они бесполезные, а все равно любят! Как Майка, например. Прямо смотреть смешно, как она убивается. Из последних сил в руках себя держит. Пришлось даже поцеловать ее от души на прощание. Нет, и правда – от души! Жалеть – оно же всегда приятнее. И сочувствовать приятнее. А что сделаешь, милая? Люби не люби, а он мой муж, законный. И от ребенка твоего он, как видишь, шарахнулся…
Конечно, она тогда ничего такого Майке вслух не сказала. Расцеловала ее душевно, обняла за плечи, чувствуя, как дрожит бедная Майка под ее руками, как плющит и корчит ее, бедную, после того разговора с Димкой. Ничего, переморгается. Пусть свое место знает. А то место, которое она занять размечталась, уже давно ею, Диной, занято. Хотя, если уж честно, будь оно трижды проклято, это законное ее супружеское место. Век бы его не видать.
А потом Майка пропала на целых десять лет. Как уехали они с Леней да только родившимся Темкой, так и пропали. Ни разу больше в городе не появились. Слухи о них доходили разные – говорили, будто Ленина фирма процветает вовсю, будто они хотели дом большой строить, да потом передумали. Вроде как в Германию на жительство собрались, чтоб Темке хорошее образование дать. Новости от Майки в основном ее мать привозила – шастала в Питер частенько вместе со своим выводком. Отчего б и не шастать, если время да деньги есть. Вот ведь! Как говорится, кто был ничем, тот станет всем… Была уборщица, а стала богатого зятя теща. А тому что делать прикажете, кто раньше был этим – всем? Ничем теперь становиться, что ли? В уборщицы идти, чтоб с голоду не подохнуть? Да разве ее папа знал, разве мог такое предвидеть… Как только их с Димкой не перекрутило да не вытряхнуло за эти десять лет! Как будто с горки вниз после пинка скатились да лицом в сугроб. Противно, холодно, унизительно. Бедность – она всегда унизительна. Лучше бы Майка в этой ее бедности через десять лет и не появлялась, ей-богу. Но, видно, суждено ей было на ее горизонте вновь нарисоваться. Судьба у нее такая…
34 
