очень нудно 
39 
Поднявшись, Маруся потянулась, вкусно зевнула, раскинув руки и чуть вздрогнув худеньким телом. Майя грустно проводила ее глазами, потом, упершись пятками в край стула, подтянула к подбородку коленки, обхватила их длинными руками. Задумалась. Смешная она какая эта Маруся. Взять, говорит, и отмыть надо свою внутреннюю территорию, делов-то. А может, она права? Может, если начать с любовью бороться, она таки возьмет и отступит? Не будет ныть внутри, как больной сустав на непогоду? Может, она вообще ее себе придумала, эту любовь девичью окаянную? А что? Бывает же… Некоторые мнительные люди даже болезни себе придумывают, и они потом и впрямь у них появляются… Как там она сказала? Освободить место, потом посадить семечко и из него новую любовь взрастить? Ах да, еще его удобрить надо, это семечко… Что ж, можно попробовать. Вот сейчас придет Леня, и она с порога так прямо и заявит ему, что любит. И впрямь ни разу ему таких слов не говорила…
Ничего она ему не сказала конечно же. Не смогла. Вышла в прихожую, улыбнулась, как обычно. Сдержанно и приветливо. И еще немножко смущенно, будто устыдилась своих решительных мыслей. Перекинулись парой обычных фраз – как доехал, ужинать будешь, дядя Хельмут привет передавал…
Потом она долго лежала без сна, пялилась, как сова, в пустоту ночного окна. Леня тихо посапывал рядом, утомившись длинным хлопотным днем. Ну вот что она за уродец такой? Неужели так трудно было выдавить из себя это проклятое «люблю»? Вот зря говорят, что, единожды солгав, потом остановиться уже не можешь. Ничего подобного. Это «единожды солгав» потом вообще обман через себя не пропускает – ни во благо, ни без блага… Так что лучше и не нужно ничего такого. Пусть все идет как идет. А если, как Маруся пугает, проворонит она Ленину любовь, значит, так тому и быть. Пусть все по справедливости будет. Если Лене настоящая, полноценная половинка на пути встретится, она и самоустранится тут же. Может, даже и с легкостью. Потому что права Маруся – она, наверное, и есть из породы тех слепых идиоток, у которых зрячие да умные прямо из стойла мужей уводят. Как, впрочем, и женихов тоже…
После диплома она сама нашла себе работу. Не ахти какую, конечно, – журналисткой устроилась в хилую коммерческую газетенку. В те годы их развелось великое множество, газетенок этих, как поганок на старом пеньке. Вроде и тоже на грибы похожи, а есть нельзя. Зато народец там подобрался веселый, умненький, в меру циничный, глухой серьезностью сознания не обремененный. И на работу она ходила с таким же удовольствием, как раньше на учебу. И даже привычка складывать в сумку бутерброды, чтоб на всех хватило, тоже сохранилась. И деньги взаймы давать. И в дом к себе всех тащить. Правда, поначалу эти ее привычки были местным газетным народом неправильно истолкованы, то есть занесли ее в разряд скучающей около мужа да ищущей приключений дамочки, и даже без предложений двусмысленных не обошлось, но потом все как-то образовалось. В общем, приняли ее хорошо – кто за своего парня, кто за доб рую мамку, кто за подружку-выручалочку. Успевай только поворачивайся во всех этих ипостасях. А в суете, да на бегу, да в обычной каждодневной торопливости жизнь движется быстро, как по накатанной колее. Не успела она опомниться – уже и Темка в первый класс пошел. Собрались дома за праздничным обедом, даже дядя Хельмут изволил сестрицыных пирогов по этому случаю откушать. Вообще, он редким гостем в доме был. Как-то не случилось меж ними большой родственной близости. Деловая случилась, и довольно успешная, а родственная – нет. Видимо, и впрямь эти понятия взаимоисключающие. Не должно быть ничего личного в бизнесе. Хотя, Майя знала, все свое имущество в Германии дядя Хельмут Лене завещал, своих детей у него не было. Но опять же не из любви, а чтоб в чужие руки не попало…
Услышав, как зовет ее из кухни Анна Альфредовна, Майя собрала со стола грязные тарелки и поспешила было к ней, но остановилась в дверях испуганно, глянув свекрови в лицо. Нехорошее было у нее лицо, до голубизны бледное, покрытое блестящей испариной. Анна Альфредовна сидела на стуле, вцепившись дрожащими ладонями в край стола. Подняв на вошедшую Майю глаза, тихо, будто извиняясь, проговорила:
– Маечка, поди в мою комнату, там на прикроватном столике пакет с лекарствами лежит, принеси мне… Только Леню с Хельмутом не пугай, пожалуйста…
Сбросив тарелки в раковину, Майя ветром метнулась через гостиную в комнату свекрови, провожаемая удивленными взглядами мужчин. Когда вернулась, они уже толклись около Анны Альфредовны заполошно, и она улыбалась им виновато и страдальчески. Роясь дрожащими руками в мешочке с лекарствами, повторяла упорно:
39 
