очень нудно 
35 
– Как ползла? Натурально? – завелась Даша.
– Ага. Как гусеница перебирала всеми сорока ножками. – Девчонки, которые лежали в одной палате со мной говорили, что родовые травмы стираются из памяти женщины через год-полтора, но мне сейчас верилось в это с трудом. По-моему, единственное, что раздавалось как общая мантра из всех послеродовых палат, это стон «Больше никогда». Или «чтобы я еще хоть раз хоть одному козлу дала? Больше никогда». Эти же мысли посещали и мою голову.
– А ребенок? Что, все-таки, с ним было? Из-за чего такая буча? – спросила Даша. Как мать она не могла оставить этот вопрос без ответа.
– Ребенок от меня заразился бронхитом, – сообщила я с достаточной степенью трагизма в голосе. Сейчас, когда все было в порядке, я могла себе позволить задним числом пощекотать девкам нервы, но тогда… Утром ко мне в палату зашел врач-педиатр. Звучит гордо, но на самом деле это была молоденькая и не внушающая уважения девушка со светлыми, почти кукольно-кудрявыми волосами.
– Я расскажу про вашего малыша. Хотите? – спросила она тоненьким голоском. Хочу ли я? Хороший вопрос. В тот момент, если честно, меня больше волновали вопросы собственной физиологии. Я была зациклена на невозможности разогнуть спину без того, чтобы весь живот по шву не свело от боли судорогой. А вдруг она принесла плохие новости. Хотя, раз про него есть что рассказать, значит, он, по крайней мере, живой.
– Валяйте, – позволила ей начать я и устроилась в кровати поудобнее.
– У вас мальчик, два килограмма восемьсот грамм. – Выдохнула она и уставилась на меня в ожидании реакции.
– Это много или мало? – спросила я и подумала, что вот будет прикольно, если она сейчас спросит: а мы продаем или покупаем.
– Ну, маловато, конечно, но у вас же раньше времени.
– Ну а так он вообще как? – поинтересовалась я. – Что вы его не принесли?
– Мы не можем, – промямлила она. Мой вальяжный тон явно сбывал ее с выбранного заранее курса.
– А. Жаль. Ну, расскажите что-нибудь про него.
– Он заболел бронхитом, – вылила она на меня ушат воды. Я моментально вырубилась из мыслей о собственных страданиях и пришла в ужас. Как может мальчик (Слава Богу, двадцать процентов обошли меня стороной), которому всего день или даже меньше, чем-то заболеть? Как же так получилось?
– Внутриутробно, – пискнула педиатр и я поняла. Мне поплохело.
– Из-за меня? Какой ужас. И что теперь будет?
– Да вы успокойтесь. Будем лечить. Хорошо, что успели операцию сделать. Теперь все будет в порядке, – заверила меня она, но на деле все было не так гладко и всю первую неделю после родов я курсировала по коридору, змеей пытаясь проникнуть в маленькое теплое помещение, именуемое детской, где в маленькой пластиковой коробочке с прозрачным верхом лежал и грелся мой ребенок. Мой малыш. Максим Максимыч. Странно, но когда я впервые разговаривала с педиатром, мне казалось, что я не испытываю к нему никаких чувств. Словно мы говорили о ком-то постороннем. Или о дальнем родственнике. Где-то на подкорке я записала информацию о том, что не могу поступить иначе, что мне надо родить, чтобы никого не убивать и не лишать себя возможности получить перед смертью пресловутый стакан воды. Поскольку никто и никогда не спрашивал меня, хочу ли я ребенка, я тоже не задавалась этим вопросом. Я относилась к этому процессу как солдат – срочник. Солдат спит – служба идет. Родина сказала – надо, командир ответил есть. А рядовая Лапина исполняет. Но вот настал день, когда я смогла проковылять по коридору до детского отделения впервые. Я открыла дверь и прислушалась к плохо срепетированному хору детских визжащих голосов.
– Вы к кому? – подлетела ко мне строгой курицей-наседкой санитарка. Я задумалась. Как сказать, к кому. К ребенку? Дык их тут море…
– К Лапину, – попробовала я.
– К нему нельзя. Он на кварцевании.
– Где? – опешила я.
– На кварцевании. Все, мамочка, идите.
– Но я после кесарева! – возмутилась я. Еще работая адвокатом, я ненавидела, когда мне говорили категорическое «нет». И это никогда меня не останавливало.
– И что?
– Я его вообще никогда, не разу еще не видела! Только на УЗИ! Неужели не пустите? – я прямо видела, как у санитарки внутри закрутилась ужом совесть.
– Ну ладно. Только его все равно на руки брать нельзя будет.
– Ну и что. Я хоть посмотрю. На руки не возьму, мне после операции пока нельзя, – пообещала я. Мы прошли в комнату, где под прозрачной крышкой на тепленьком одеяльце лежал малюсенький голенький мальчик в модных темных очках. У него был такой беззаботный пляжный вид, что я рассмеялась и спросила:
35 
