очень нудно 
72 
– И что же было в этой газете?
– Да обычная рекламная статья, написанная очень хорошим языком. Это сам Майер писал о своей галерее, о том, насколько повысился в мире интерес к молодым российским художникам… Он приводил примеры, имена, рассказывал о перспективах, выставках… Я взяла подаренный мне Зоей натюрморт, тот самый, который понравился в свое время одному местному художнику, и повезла в Москву. С оказией, я ехала туда по своим делам… Майера тогда не было, я показала работу его помощнику, он сказал, что Майер в Дюссельдорфе, что вернется не раньше следующей недели. И я, недолго думая, оставила работу этому помощнику вместе с запиской, в которой был номер моего домашнего телефона здесь, в С.
– И он позвонил вам?
– Да, представьте себе, позвонил. Спросил, нет ли у меня еще что-нибудь этого автора… А мне как раз снова надо было отправляться в Москву. Я прихватила еще несколько работ, купленных у Зои, и повезла в Москву. Вот и все. Майер охал и вздыхал…
– А вы не находили себе места от зависти, ведь так? И все равно, я не понимаю, зачем вам понадобилось везти ее работы в Москву? Вы что, интуитивно чувствовали, что ее работы дорогого стоят? Отвечайте!
– Юля, вы вот считаете себя умной женщиной, а сами думать никак не хотите… Пораскиньте вашими драгоценными мозгами и представьте себе ситуацию. Я, Бобрищев, Зоя. Зоя рисует, чем сильно раздражает Колю.
– Почему, кстати?
– Да потому, что сама Зоя вдруг стала относиться к своим занятиям живописью слишком уж серьезно. Она даже забывала, когда к ней должен был прийти Коля, а потому встречала его, по уши вымазанная в краске, от нее за версту разило скипидаром. Мало того что она всячески провоцировала его на разрыв, демонстрируя свое полное равнодушие, так теперь еще и «эти дурацкие картины», как говорил Коля… Он считал, что она рисует назло ему.
– Боже, какая глупость!
– Но мы с ним не верили, что в ней проснулся талант…
«Мы с ним»? – Юля покачала головой.
– Ну, рисовала она, злила его, он даже собирался выбросить все ее картины и мольберт. А что же произошло потом?
– Ничего особенного. Просто, поразмыслив хорошенько, я вдруг пришла к потрясающему выводу, от которого мне стало так хорошо на душе, что вы даже себе представить не можете… Ведь Зоя – аллегория удачливости. Ей всегда и во всем везло. Разве что она еще не встретила человека, которого бы полюбила. Но она была любима, у нее были деньги, которые падали на ее красивую голову прямо с неба, так чего еще желать?
– И что же это за вывод?
– Даже не вывод. Просто я нашла ее ахиллесову пяту, вот и все. Зоя была уверена абсолютно во всем, за исключением… своих картин. Для нее мнение о ее живописных работах значило, как я вдруг поняла, очень много. И лишь в этом она была уязвима. Как же после этого не попытаться поставить ее на место? Внушить мысль, что ее рисунки – мазня, ничего не стоящие упражнения?
– Ну так и устроили бы ей встречу с местным экспертом, критиком, не знаю…
– Я и устроила. Пришел один такой человек, посмотрел работы и сказал, что они талантливы, но все равно это «самодеятельность»… Сказал и ушел, а я осталась наедине с Зоей и явилась свидетельницей полной ее растерянности. Я никогда прежде не видела ее в таком состоянии. На нее было тяжко смотреть! Но тут же на моих глазах произошла метаморфоза, которую я никогда не забуду. Зоя нашла в себе силы убедить меня, что мнение местного критика для нее ничего не значит. Она говорила о провинциальном менталитете, о зависти, о том, что «нет пророков в своем отечестве», и несла прочую подобную чушь. А я наслаждалась… Хотя потом поняла, что она не шутит. И вот тогда я намекнула ей, что было бы неплохо показать ее работы в Москве, настоящему профессионалу, ценителю искусства… Я вспомнила о той статье, которую прочитала в поезде, и решила для себя, что в свою следующую поездку непременно возьму подаренные мне Зоей пару-тройку работ. Кроме того, я сфотографировала те картины, которые пылились у нее в кладовке. Вот так я и оказалась на Кутузовском проспекте, в «Галерее АРТ», принадлежащей Майеру.
– Зоя знала о том, что вы собирались показать ему ее работы?
– Знала, но посмеивалась надо мной, подтрунивала, чем вызывала во мне еще более низменные чувства… Она, мне кажется, понимала, зачем все это нужно мне… Но опять же она никак не могла связать это с Бобрищевым. Ей казалось, я просто завидую ей и хочу доказать, что ее занятия живописью – блажь…
72 
