очень нудно 
38 
В прихожей тихо открылась дверь, и она тут же оторвала голову от подушки – отец пришел! В коридоре половица скрипнула – крадется, наверное, как преступник. Пойти его чаем напоить, что ли? Или ужином накормить? Все равно не спится…
Отец уже был на кухне, стоял перед открытой дверцей холодильника в задумчивости. Увидев ее, вздрогнул, как будто его и впрямь застали на месте преступления.
– Катюнь, ты чего не спишь? Я разбудил тебя, да?
– Нет, пап, я не спала. Садись, я тебе борщ разогрею.
– Так это… Вдруг маму разбудим?
– А мы тихонько. Ты садись, садись, я сама все сделаю.
– Давай… Я, Катюнь, такой голодный, с утра маковой росинки во рту не было.
– А чего так? У вас же на автобазе вроде хорошая столовка. Отчего не обедал?
– Да не был я сегодня на работе. В областной центр ездил. Светланке плохо стало, ну я и…
Он вдруг замолчал, уставился на нее так испуганно, как смотрит человек, случайно сболтнувший лишнего. Сделав вид, что не заметила его испуга, Катя спросила как ни в чем не бывало, будто речь шла о домашней обыденной ситуации:
– А чего ей плохо стало? Заболела, что ли?
– Да тут, понимаешь ли, какая штука… Ей же рожать скоро. Вот она и боится. Где что кольнет, сразу в панику впадает. Вот и повез ее на обследование.
– И что?
– Да вроде нормально все. Сказали, пора на сохранение ложиться. Завтра утром ее в наш роддом отвезу. Ты это… Не обижаешься, что я тебе… все это рассказываю?
– Нет, пап. Чего обижаться-то? Кто у нас с Милкой будет? Братик? Сестричка?
– Братик. Братик у вас будет. На днях уже.
– И ты, значит, этим обстоятельством сильно счастлив?
– А как же! Конечно, счастлив. Только и сам не знаю, что мне с этим счастьем делать.
– Да уж. Странновато, конечно, все это выглядит. Дурацкая ситуация сложилась, согласись.
– Ага… Я и сам все время про это думаю.
– Так одними думами ситуацию не разрешишь.
– То-то и оно, что не разрешишь… Ее вообще, похоже, никак не разрешишь.
– А ты с мамой еще раз посоветуйся! – не отказала себе в легкой издевке Катя, ставя перед ним тарелку с дымящимся борщом. – Погоди, я сейчас еще сметаны положу…
Отец, похоже, и не заметил ее издевки. Вздохнув, принялся за борщ, ел торопливо, жадно, низко склонив голову над тарелкой. Сев напротив, Катя с трудом сглотнула подступившую к горлу бабью жалость, ругнула себя мысленно – и без того запутался мужик, еще и родная дочь лезет под кожу с дурацкими советами.
– Пап, да не переживай, чего ты… В любом случае ты поступаешь порядочно. Ты ж ее не бросил и от ребенка не отказываешься. А остальное… Со временем все как-нибудь образуется…
– Да, дочка, спасибо, – поднял он на нее голубые, разбавленные пронзительным отчаянием глаза. – Спасибо, что не обижаешься на меня. А насчет порядочности… Господи, да какая вообще может быть в моей ситуации порядочность? Болтаюсь, как дерьмо в проруби, – ни там, ни здесь от меня толку нет. Мама, конечно, у нас мудрая женщина, закрыла на все глаза, да только ей тоже, думаю, от этого не сладко. И Светланке не сладко. Она ж такая… Такая маленькая, слабенькая, боится всего… Двери каждую ночь на все замки запирает, думает, мама ее убивать придет… Завтра в роддом идти, а она там одна…
Лицо его вмиг озарилось и радостью, и тяжкой заботой. Даже глаза стали мягче, ушла из них горестная пронзительность, уступила свое место мыслям о маленькой и слабенькой Светланке. Сердце у Кати вдруг зашлось ревнивой обидой – вот так, да? А они тут все что, выходит, каменные и толстокожие? Жалость, конечно, жалостью, а ревность дочернюю куда девать? Запихнуть внутрь себя и воли не давать?
– Что ж ты ее, маленькую и слабенькую, одну-то оставил? И остался бы там, что ж…
И опять он не заметил ее издевки. Помолчал, потом заглянул прямо в глаза уже с той, с прежней горестной пронзительностью.
– Да я бы остался, конечно. Только не могу, Катюнь… Я маме обещал ночевать домой приходить. Уговор у нас с ней такой. Чтобы все приличия соблюдены были.
– Да чихать я хотела на ваш уговор! Кому нужны ваши уговоры, сам подумай!
– Да как же чихать? У нас же это… семейное торжество скоро… Милкина свадьба, люди соберутся, все чин чинарем будет. У нас же семья, Катюнь, с этим надо считаться.
– Ну да. Ишь как ты насобачился – прямо по маминому тексту чешешь. Здорово она тебя обработала. Хлыстом стеганула – и ты к ноге.
– Не говори так, дочка. Не надо так зло говорить про маму. Она же как лучше хочет. Для тебя, для Милки.
38 
