129 
— Это Махач! — закричала я.
Я вскочила и бросилась к телевизору. Я била руками по экрану, чтобы достать Махача оттуда, чтобы надеть на него носки. Почему он должен был лежать без обуви?! Аллах, ты мне скажи, почему он был должен лежать без обуви?! Это я во всем была виновата! Я разжала кулак! Если бы я не разжала кулак, Махач был бы жив! Зачем я разжала его?!
— Аллах, что ты со мной наделал?! — стонала я. — Как я ненавижу тебя! Если бы я не разжала, Махач был бы жив! Чем быстрее я уйду, тем быстрее он придет. Чем быстрее я уйду, тем быстрее он придет.
Чем быстрее, тем быстрее. Уйду, придет. Чем быстрее, тем.
Наступила новая темнота, которая была чернее и глубже, чем первая. По ней пробегали белые бараны, я ловила их, но не могла поймать. Дедушка говорил мне, что надо ловить их за задние ноги, но я ловила их за спину, и они выскальзывали из моих рук. В руках оставалась только чернота. Потом чернота как будто сузилась, округлилась и превратилась в рот Анны-Ханум. В него летели белые бараны, а выходили черные. Я знала, что если поймаю одного барана, то на Махаче появятся носки. Если второго — то свитер. Почему он должен лежать голый? Почему?
Подушки закачали меня, и я упала. Я летела недолго и упала на холодный твердый пол. Почему пол такой холодный, если сейчас лето, хотела я знать.
— Все забрали, ничего не оставили, — сказала прапрабабушка.
— Мне холодно, — пожаловалась я.
— Рамазан, налей ей чаю, — сказала прапрабабушка.
Мальчик встал с пола, поставил передо мной чашку и налил мне чай из нашего старого эмалированного чайника. Я посмотрела на станок — ковер был уже почти закончен.
Я выпила из чашки. Чай был горячий, но он меня не согрел.
— Я тебя предупреждала. Но ты делала выбор не глядя. Никто никого заставить не может, каждый делает свой выбор сам, — сказала прапрабабушка голосом гадалки.
Я больше не просила ее дать мне еще раз выбрать нитку. Я знала, что она не даст.
— Я расскажу тебе историю. — Прапрабабушка начала вплетать в ковер зеленую нитку. — Когда-то, моя бабушка тогда была еще молодой, началась война. Тысячи и тысячи людей в зеленых мундирах волной хлынули на наши горы. Горы окрасились в красный свет. Сколько людей в те времена погибло. Сколько отцов, мужей, сыновей и братьев не вернулось домой. Они гнили в горных расщелинах и лесах. И некому их было убрать. Это начало нашей истории, — она показала на низ ковра, где были вытканы красные треугольники. — Муж мой, он тебе бывает прапрадедушкой, ушел на войну и сражался бок о бок с имамом Шамилем. У меня брат, ему только исполнилось шестнадцать. В один из дней возле наших ворот послышался цокот копыт. Я выглянула в окно и увидела гусара на вороном коне. Он вошел в наш дом как к себе — без приглашения, не сняв сапоги у порога, не поздоровавшись с хозяйкой. Схватил брата, который тебе бывает дядей, и хотел увезти с собой. Я вынула из-за пояса старинный кинжал и вонзила его в грудь гусара. Удар был такой сильный, что кинжал рассек даже белые шнуры, положенные в ряд на его мундире, — бабушка показала на белые полоски на ковре, похожие на летящих чаек.
Мальчик подлил мне чая, я выпила еще.
— Посмотри, — бабушка показала в угол.
Я повернулась и увидела, что там лежит гусар — без сапог, с голыми ногами, спиной ко мне. Из под него тонкой струйкой текла кровь.
— Пора срезать ковер. — Прапрабабушка встала с колен. В ее руке появился старинный кинжал, и она стала резать им основу над верхом ковра.
— Хадижа, ты должна мне помочь, — сказала прапрабабушка, держа в руках ковер. Наверное, он был очень тяжелый, она сгибалась под его тяжестью.
Мы схватили ковер с разных концов и расстелили его на полу. Мы подтолкнули на него тело гусара. Мы стали заворачивать гусара в ковер. Когда он был завернут, я приложила ухо к ковру и прислушалась. Мне послышалось, что стучит его сердце. Слабо, будто цыпленок, которого я схватила, а он умер.
— Прапрабабушка, он еще жив, — сказала я.
— Рамазан, налей Хадиже еще чаю, — обратилась она к мальчику.
Он снова вскочил с пола и подлил в мою чашку из чайника. Я выпила — кипяток.
— Я завернула гусара в ковер и похоронила под яблоней в саду. Через тридцать лет ее спилит твой дедушка. Теперь ты знаешь историю старой яблони, — сказала она.
— Прапрабабушка, чем закончился этот ковер? — спросила я, хотя уже знала, что она мне не ответит.
— Каждый сам делает свой выбор, — повторила она голосом гадалки. — Никто никого заставить не может.
129 
