очень нудно 
42 
Поскольку Виттал уже спал, Кешава положил свой матрасик вплотную к братнину, так, чтобы соприкасались их руки. Потом полежал, глядя на звезды, и уснул.
Среди ночи его разбудил страшный шум: трое котят скакали по нему, гоняясь друг за другом. Кешава уже видел утром, как сосед по проулку наливает котятам молоко в миску. Тельца у них были желтые, а зрачки вытянутые, похожие на отметины от когтей.
– Деньги-то приготовили? – спросил сосед, когда Кешава подошел к котятам, чтобы погладить их. И объяснил, что Виттал и Кешава должны заплатить местному «хозяину» – одному из тех, кто собирает на улицах Киттура плату с бездомных в обмен на «защиту» – главным образом, от него самого.
– Но где же он, этот Хозяин? Мы с братом ни разу его здесь не видели.
– Нынче ночью увидишь. Нас уже предупредили. Так что готовь деньги, не то он тебя поколотит.
В следующие несколько недель жизнь Кешава шла словно по накатанной колее. По утрам он работал у цирюльника, а когда работа заканчивалась, оказывался предоставленным самому себе. Он бродил по рынку, до отказа, как ему казалось, забитому сверкавшими на солнце дорогими вещами. Даже кормившиеся отбросами рыночные коровы и те выглядели куда более толстыми, чем коровы его деревни. Он гадал, что может быть в отбросах такого, от чего коровы жиреют? Одна из них, черная, с огромными рогами, расхаживала по рынку, точно волшебное животное, явившееся из какой-то другой земли; в деревне Кешава любил кататься на коровах верхом, ему очень хотелось забраться и на эту, но здесь, в городе, он сделать это не решался. И еще. Ему казалось, что в Киттуре, куда ни глянь, непременно увидишь еду, здесь даже бедняки не голодали. Он своими глазами видел у храма джайнов, как еду целыми половниками накладывают в сложенные чашкой ладони бедняков. Видел лавочника, пытавшегося выспаться посреди рыночного шума, засунув голову в мотоциклетный шлем. Видел лавки, в которых торговали стеклянными браслетами, белыми рубашками и майками, лежавшими в целлофановых пакетах; видел карты Индии с нарисованными на ней штатами.
– Эй! Прочь с дороги, деревенщина!
Он обернулся. Мужчина, правящий буйволом, а буйвол запряжен в телегу, в которой высилась пирамида картонных коробок; интересно, что в них? – погадал мальчик.
Жаль, нет у него велосипеда, он бы гонял взад-вперед по большой дороге и показывал язык вечно осыпавшим его руганью грубиянам, управлявшим воловьими упряжками. Но больше всего ему хотелось стать автобусным кондуктором. Кондукторы высовывались из окон автобусов, крича будущим пассажирам, чтобы те поторапливались, и страшно ругались, когда другой, соперничавший с ихним автобус отъезжал первым; они были облачены в форму цвета хаки, а с шеи у них свисали на красных шнурках черные свистки.
Однажды вечером едва ли не все, кто был на рынке, подняли лица к небу, чтобы понаблюдать за обезьянкой, которая шла над их головами по телефонному проводу. Кешава следил за ней как зачарованный. Красноватая мошонка моталась меж ее ног, огромные красные яйца стукались о провод то с одной, то с другой стороны. Обезьянка перескочила на крышу дома, на стене которого сияло нарисованное синее солнце с расходящимися лучами, и уселась там, безразлично поглядывая на людскую толпу.
И тут в Кешаву врезался, сбив его с ног, моторикша. Еще не успев подняться, он увидел перед собой водителя, гневно оравшего:
– Вставай! Сын лысой женщины! Вставай! Вставай!
Водитель уже занес над головой кулак, и Кешава, прикрыв ладонями лицо, взмолился о пощаде.
– Оставь мальчишку в покое.
Над Кешавой возвышался толстый мужчина в синем саронге, наставивший на водителя трость. Водитель, бормоча что-то, вернулся к своей машине.
Кешаве захотелось вцепиться в руки мужчины в синем саронге, поцеловать их, но тот уже растворился в толпе.
И снова коты разбудили Кешаву посреди ночи. И прежде, чем он успел заснуть, с другого конца проулка донесся громкий свист. «Брат пришел!» – закричал кто-то. За криком последовало шуршание одежды и простыней; вокруг Кешавы поднимались с земли люди. В самом начале проулка стоял, уперев руки в бока, пузатый человек в белой майке и синем саронге. Стоял и ревел:
– Так вы, мои маленькие, мои дорогие коротышки, думали, что, забравшись в эту дыру, сможете не платить вашему бедному, давно осиротевшему Брату, так, что ли?
И толстяк, называвший себя Братом, начал обходить одного за другим ночевавших в проулке людей. Кешава смотрел на него во все глаза: это был его рыночный спаситель. Брат тыкал тростью в каждого из лежавших на земле и спрашивал:
42 
