очень нудно 
55 
С этого времени Гурурадж каждую ночь спускался по грязной лестнице ИМКА, безучастно поглядывая на богохульные надписи и похабные рисунки на ее стенах, и шел по Зонтовой улице, не обращая внимания на лаявших, шнырявших под ногами и спаривавшихся бродячих собак, пока не добирался до гуркха, который улыбался ему и приветственно вскидывал старое ружье. Они уже стали друзьями.
Гуркх рассказывал ему о множестве мерзостей, свершавшихся в их маленьком городе, о том, кто кого убил за последние несколько лет, о том, сколько берут судьи Киттура, а сколько – его полицейские начальники. Они разговаривали почти до зари, а потом Гурурадж уходил, чтобы немного поспать перед работой. Как-то раз он, помявшись, сказал:
– Я ведь все еще не знаю вашего имени.
– Гауришанкар.
Гурурадж ожидал, что гуркх спросит и о его имени, ему хотелось сказать: «Теперь, когда я потерял отца, вы – мой единственный друг, Гауришанкар».
Но гуркх просто сидел, закрыв глаза.
Возвращаясь в четыре утра в ИМКА, Гурурадж думал: «Кто он, этот человек, этот гуркх?» Старик несколько раз упоминал мимоходом о том, что был слугой в доме отставного генерала, и Гурурадж вывел из этого, что Гауришанкар служил в армии, в полку гуркхов. Но как он попал в Киттур, почему не вернулся в родной Непал – это так и оставалось загадкой. Завтра я расспрошу его обо всем, решил Гурурадж. А потом расскажу ему о себе.
У входа в здание ИМКА росло дерево ашока[12], и Гурурадж остановился, чтобы полюбоваться им. Свет луны обливал дерево, оно казалось сегодня каким-то другим, словно готовившимся с минуты на минуту обратиться во что-то еще.
«Они для меня не коллеги, они нечто менее животных».
Гурурадж не мог больше выносить даже вида своих товарищей по работе; входя в редакцию, он отводил взгляд в сторону, прошмыгивал к себе в кабинет и, плотно закрыв дверь, принимался за работу. И хотя он продолжал редактировать материалы, которые получал, смотреть на свежий номер газеты ему было уже не по силам. Особенный ужас нагоняло на Гурураджа его собственное, набранное крупным шрифтом имя, и он попросил освободить его от работы, которая прежде доставляла ему наибольшее наслаждение, – от сочинения собственной колонки – и оставить за ним только обязанности редактора. В прежние дни Гурурадж засиживался в редакции до поздней ночи, ныне же покидал ее ровно в пять вечера, торопливо возвращался в свою комнату и валился на кровать.
Ровно в два он просыпался. Чтобы избавиться от необходимости искать в темноте брюки, он спал теперь не раздеваясь. И, почти бегом спустившись по лестнице, выскакивал из здания ИМКА и спешил к гуркху.
И вот настала ночь, когда это случилось. Гуркх больше не сидел перед банком. На его месте оказался совсем другой человек.
– Откуда ж мне знать, сэр, – сказал новый ночной сторож. – Я получил эту работу только вчера, а куда подевался старик, мне не сказали.
Гурурадж бегал от магазина к магазину, от дома к дому, задавая каждому ночному сторожу, какой ему попадался, один и тот же вопрос: что случилось с гуркхом?
– В Непал уехал, – в конце концов сказал ему один из сторожей. – Вернулся к семье. Столько лет деньги на это копил, а теперь уехал.
Гурураджа точно кулаком в грудь ударили. Только один человек и знал, что происходит в городе, и вот он покинул страну. Увидев, как Гурурадж хватает ртом воздух, ночные сторожа обступили его, усадили, принесли ему пластиковую бутылку с холодной водой. Он попытался объяснить им, что связывало его с гуркхом все эти недели, какую утрату он понес.
– Гуркх-то, сэр? – покачал головой один из сторожей. – Вы уверены, что он рассказывал вам все это? Он же полный идиот. Ему в армии мозги покурочили.
– А сарафанное радио? Оно все еще работает? – спросил Гурурадж. – Может кто-нибудь из вас рассказать мне о том, что он слышал сегодня?
Ночные сторожа вытаращились на него, и Гурурадж увидел, как недоумение в их глазах сменяется испугом. «Похоже, они сочли меня сумасшедшим», – подумал он.
Он проблуждал всю ночь меж темных домов, среди скопищ спящих людей. Он проходил мимо больших, безмолвных, пасмурных зданий, в стенах которых покоились сотни оцепенелых тел. «Я единственный в городе человек, который бодрствует в этот час», – говорил он себе. Но потом увидел на холме большой многоэтажный дом, светившийся яркими огнями. В семи его окнах горел свет, дом сверкал, он показался Гурураджу живым существом, чудищем со светящейся утробой.
55 
