очень нудно 
38 
— Превосходная идея.
— Знаете, что интересно? Когда первый отправился на ковер, то двое других тоже исчезли. Забавно, а?
— Очень.
— Правой, левой, правой, бах, все трое исчезают.
— Скажи, мне любопытно: как ты выбрал, по какому из них бить?
— Я выбрал настоящего.
— У него на лбу было написано?
— Он вонял больше всех.
— А-а.
— Научный метод. Вы же говорили: работай головой.
— Трепло ты, Ларри.
— Правой, левой, правой: вы когда-нибудь видели такую быструю комбинацию?
— Не у того, кто две минуты назад казался покойником.
— Скажите еще раз, хватит издеваться, скажите это еще раз.
— Я ни разу не видел покойника, который проводил такую комбинацию.
— Вы сказали это, Господи, вы сказали, где микрофоны, первый раз понадобились, и где они? Вы сказали, я своими ушами слышал, вы сказали, сказали, правда?
— Трепло ты, Ларри.
Спуск воды.
Слишком легкая победа, подумал Гульд.
Все шло вкривь и вкось тем вечером, подумал он. Потом застегнул молнию, выключил свет и вышел.
Шло время.
Куски ночи.
Ночью он проснулся. На полу, рядом с кроватью, сидела Шатци. В ночной рубашке и красной спортивной куртке. Она жевала кончик синей шариковой ручки.
— Привет, Шатци.
— Привет.
Дверь была полуоткрыта. Из коридора падал свет. Гульд снова закрыл глаза.
— Мне кое-что пришло в голову.
— …
— Ты слышишь?
— Да.
— Мне кое-что пришло в голову.
Она помолчала немного. Может быть, подыскивала нужные слова. Она кусала ручку. Раздавался скрип пластмассы и звук от всасывания чего-то через соломинку. Затем Шатци заговорила опять:
— Я вот что придумала. Ты видел прицепы? Те, которые цепляют к автомобилям, прицепы-дачи, улавливаешь, о чем я?
— Да.
— Мне всегда было страшно тоскливо, не знаю почему, но когда ты обгоняешь их на автостраде, тебе становится страшно тоскливо, они едут так медленно, папа в машине смотрит прямо перед собой, и все их обгоняют, и он со своим прицепом, машина немного осела кзади, как старуха под огромным мешком, которая идет, согнувшись, так медленно, что все ее обгоняют. Тоска зеленая. Но кроме того, кое-чего нельзя не заметить, я имею в виду, когда ты обходишь его, то всегда на него взглянешь, тебе нужно взглянуть, хотя это сплошная тоска, стопроцентно ты взглянешь, каждый раз. И если как следует подумать, то что-то тебя притягивает в этой штуке, в прицепе, если ты хорошенько покопаешься там, под тоской, то найдешь что-то в самой глубине, что тебя притягивает, что спряталось в самой глубине, как будто прицеп стал для тебя ценным, ну вот, если только ты обнаружишь это, ты его полюбишь, но полюбишь всерьез. Понимаешь?
— Вроде того.
— Много лет эта история не дает мне покоя.
Гульд натянул одеяло повыше: в комнате стало холоднее. Шатци завернула босые ноги в какой-то свитер.
— Знаешь что? Это почти как с устрицами. Мне зверски хотелось бы их поесть, это замечательно — видеть, как их едят, но меня всегда тошнило от устриц, ничего не могу с собой поделать, они мне напоминают сопли, улавливаешь?
— Да.
— Как можно есть то, что напоминает сопли?
— Никак.
— Вот именно, никак. С прицепом то же самое.
— Напоминает сопли?
— Ничего подобного, какие сопли, тоскливо, понимаешь? Не могу понять почему, ну почему так чертовски хорошо иметь прицеп?
— Ага.
— Много лет я думала об этом и не нашла даже следа хоть какой-нибудь веской причины.
Молчание.
Молчание.
— Знаешь что, Гульд?
— Нет.
— Вчера я нашла причину.
— Вескую причину?
— Я нашла причину. Вескую.
Гульд открыл глаза.
— Правда?
— Да.
Шатци повернулась к Гульду, положила локти на кровать и склонилась над ним, чтобы посмотреть в глаза, очень-очень близко. Потом сказала:
— Дизель.
— Дизель?
— Ну да. Дизель.
— То есть?
— Помнишь историю, которую сам мне рассказал? Как он хотел повидать мир, но его не пускали в поезда и в автобусы его не пускали, а в машину он не помещался. Вот эта история. Ты мне рассказывал.
— Да.
— Прицеп, Гульд. Прицеп.
Гульд привстал в постели:
— Что ты хочешь сказать, Шатци?
— Я хочу сказать, что мы отправимся повидать мир, Гульд.
Гульд улыбнулся:
— Ты с ума сошла.
— Нет, Гульд. Не я.
Гульд снова прилег, завернувшись в одеяло. Некоторое время он размышлял. Молча.
38 
