5 
Бланко рыдал и душил, в тишине капеллы слышались только его всхлипы, а тот парень не дергался, не издавал звуков, уходил из жизни молча, Бланко душил его, как ребенка, потом отбросил подушку и закрыл ему глаза, и поглядел на меня, я глядел на него, а он на меня, и мне хотелось спросить: «Что ты творишь?», но ничего не вышло, и в это время вошел кто-то и сообщил, что прибыла армия, я понял, что пропал, я не хотел, чтобы меня здесь нашли, шаги уже отдавались в коридоре, и тогда я вытащил подушку из-под головы брата, осторожно, и несколько секунд смотрел в эти жуткие глаза, я прижал подушку к его лицу и стал давить, склонившись над братом, я давил ее и чувствовал кости под своими ладонями, такое ни от кого нельзя потребовать, и от меня тоже было нельзя, я не желал сдаваться, но в какой-то момент уступил, плюнул на все, мой брат еще дышал, но уже, как видно, возвращался рассекать воздух в адских глубинах, это было невыносимо, неподвижные глаза, и этот хрип, я смотрел на него и вдруг понял, что кричу, я услышал собственный крик, но словно издалека, словно монотонную, усталую жалобу, я не мог сдержать его, он шел сам по себе, я все еще кричал, когда заметил Бланко, тот стоял рядом, он ничего не говорил, лишь протягивал мне пистолет, пока я кричал, нам было нужно бежать, обоим, он протянул пистолет, я взял, приставил дуло к голове брата, продолжая кричать, и выстрелил.
Посмотри на меня, Рока. Посмотри, я говорю. За всю войну я стрелял два раза. Первый раз — ночью, ни в кого не целясь. Второй раз я стрелял в упор, в своего брата.
Я хочу сказать еще кое-что. Я выстрелю еще один раз, последний. Рока перешел на крик:
— Я ТУТ НИ ПРИ ЧЕМ.
— Ты ни при чем?
— ЭТОТ ГОСПИТАЛЬ, Я ТУТ НИ ПРИ ЧЕМ.
— КАКОГО ЧЕРТА?
— Я ДЕЛАЛ ТО, ЧТО МНЕ ПРИКАЗЫВАЛИ.
— ТЫ…
— МЕНЯ НЕ БЫЛО, КОГДА…
— КАКОГО ХРЕНА ТЫ…
— КЛЯНУСЬ, Я…
— ЭТО БЫЛ ТВОЙ ГОСПИТАЛЬ, УБЛЮДОК.
— МОЙ ГОСПИТАЛЬ?
— ЭТО БЫЛ ТВОЙ ГОСПИТАЛЬ, ТЫ ЛЕЧИЛ ТАМ БОЛЬНЫХ, ТЫ ИХ УБИЛ, ТЫ ИХ ИСКРОМСАЛ НА КУСКИ, ТЕБЕ ПРИВЕЗЛИ БОЛЬНЫХ, И ТЫ ИСКРОМСАЛ ИХ НА КУСКИ…
— Я НИКОГДА…
— МОЛЧАТЬ!
— КЛЯНУСЬ ТЕБЕ, САЛИНАС…
— МОЛЧАТЬ!
— Я НЕ…
— МОЛЧАТЬ!
Салинас направил пистолет на колено Роки. Выстрелил. Колено разлетелось, как перезрелый фрукт. Рока упал навзничь и стал кататься по полу, завывая от боли. Салинас стоял над ним с пистолетом и продолжал кричать:
— Я ПРИКОНЧУ ТЕБЯ, ПОНЯЛ? ТЕБЕ КОНЕЦ, УБЛЮДОК, Я ПРИКОНЧУ ТЕБЯ.
Эль Гурре сделал шаг вперед. Парень у дверей молча наблюдал за происходящим. Салинас кричал, куртка кремового цвета была забрызгана кровью, Салинас кричал странным, стрекочущим голосом, похоже, он рыдал. Или задыхался. Я прикончу тебя, — ревел он. Потом все услышали еще один голос, невозможно тихий:
— Уходите.
Все обернулись и увидели мальчика, стоявшего в другом конце комнаты. В руках он держал ружье, нацеленное на них. Он повторил еще раз, тихо:
— Уходите.
До Нины донесся хриплый голос отца, стонавшего от боли, и следом — голос брата. Она решила, что когда выйдет из подвала, то подойдет к брату и скажет, какой у него прекрасный голос, а он действительно показался ей прекрасным, такой стройный и бесконечно детский, голос, негромко повторивший:
— Уходите.
— НЕТ, КАКОГО ХРЕНА…
— Салинас, это сын.
— КАКОГО ХРЕНА ТЫ ВЫСТУПАЕШЬ?
— Это сын Роки, — объяснил Эль Гурре.
Салинас пробормотал некое ругательство и заорал, что здесь не должно быть никого, НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ НИКОГО, ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ, МНЕ СКАЗАЛИ, ЗДЕСЬ НЕТ НИКОГО, он кричал и не знал, куда направить пистолет, поглядел на Эль Гурре, на парня у дверей, наконец, на мальчика с ружьем и проорал ему, что он — последний болван, что он не выйдет отсюда живым, если не бросит свое проклятое ружье.
Мальчик молчал и не опускал ружье.
Тогда Салинас перестал кричать. Голос его стал спокойным и свирепым. Он сказал мальчику, что теперь известно, кем был его отец, что он был убийцей, что он прикончил десятки людей, некоторых отравлял понемногу своими препаратами, а некоторым вскрывал грудь и оставлял так умирать. Он сказал, что видел своими глазами детей, выходивших из госпиталя, детей с выжженным мозгом, они шли качаясь и не говорили, несчастные идиоты. Он сказал, что отец называл госпиталь «Иеной», и все его друзья стали говорить «Иена» и смеялись этому. Рока хрипел, валяясь на полу. Он начал тихо бормотать: «На помощь». «Напомощь», «напомощь», «напомощь», — будто далекая литания. Он знал, что смерть уже близка. Салинас не обращал внимания и говорил с ребенком. Тот слушал его, стоя неподвижно. Наконец Салинас заявил, что все есть как есть, и ничего уже не исправить, и незачем держать в руках ружье. Он смотрел в глаза мальчику с безмерной усталостью и спрашивал, понятно ли, что за человек был его отец, понятно ли ему вправду. Рукой он указывал на Року. Он хотел знать, понятно ли мальчику, что это за человек.
5 
