очень нудно 
25 
— Иван Трофимыч.
— А?
— Свободней встаньте. А то набычились. Как мелкое домашнее животное.
Осветил фонарем порог и дверную коробку: прилично. Отпер. Потянул дверь, поджимая вверх от лишнего скрипа.
Каменные ступени, присыпанные по краям известкой, вели вниз до побеленной стены, украшенной чертежом любовной стыковки. Вправо от стены уходил коридор с утоптанным земляным полом. Слева — ржавая дверь, замкнута винтом. Изодранная в лохмы жесть понизу. Россыпи бумажек, лепестки картофельной шелухи. Банка из-под тушенки. Ага. А что вниз направо?
Должно быть, общий коридор и рукава вправо, влево — закутки поквартирные? Необязательно. Дом начальства, картошку они не растят. Для велосипедов и лыж годятся лоджии.
Под первой ступенькой углы неповрежденные, помета нет. Я ощупывал каждую, косясь на ржавую дверь. Холодает. Дырявый дом — затылок лижут сквозняки. Где-то в воду залез — тапки скрипят. Ступени в хорошем состоянии. На пятки наступаю — скрипят. На носок — один хрен. Последняя ступенька. Я присел, муторно проскрипев, — рванула в голову кровь, сразу согрев. Скрипели не тапки, я — дурак! — это твари пищат, рядом. Откуда?
Дверь?! Не отсюда. Справа? Пищат немного, может, одна? Во, а теперь слышна куча. Самое время. Первый час ночи. Самка демонстрирует позу лордоза, а самец осуществляет садку. Недалеко. Но не сразу же за углом? Сомневаюсь, что норы за дверью. На ней цифры намалеваны, какая-нибудь щитовая. Похоже, здесь столики, жрут, зубы точат о жесть. Два миллиметра в день. «Иначе нарастут и сдохнешь с разинутой пастью», как говорил Ткачук, голова московской санэпидстанции. Не волок он дератизацию жилых объектов, и диссертация его по туркестанской крысе — ее-то он изучал, любил выезды в жаркое поле с уступчивыми лаборантками. Вот он и вышиб Старого после Олимпиады, стоило заикнуться о заниженных цифрах закрысенности.
Пол — свеженатоптано. Основные дорожки, застолбленные запахом, по стене. Под нижней ступенькой — дыра, отверстие в твердом грунте, шесть сантиметров, я закряхтел: неграмотно оставлять за спиной открытую нору. Время пастись. Первая же гулена обойдет меня сзаду и застучавшим сердечком, запахом смертного страха разгонит пищащие песни и пляски по щелям, — забьются и умрут, извергая ужас потопом на весь подвал. Залягут все, придавленные могильным — чужой. Не выйдет тогда выставка. Ничего деду не покажу.
Едва ступая, я взлетел на улицу.
— Иван Трофимович, иди сюда. Ну? Отмечены факты нападений?
Он громко отозвался:
— Никто.
— Не ори.
— В траве целых две, так носятся — как котята. В мусорке все время царапали, но не видал.
— И что?
— Ничего. Я ж говорю: не вылазят.
— Я спрашиваю: что, трясет, как всегда?
— Терпимо. Я ведь раньше не пробовал один стоять. Неловко. А постоял — как так и надо. Руки только потеют. — Он помахал ладонями и хохотнул. У меня заныл живот — так и свихнется.
— Тихо пошли. Все, как я. А? — Уловил заминку. — Теперь чего боитесь?
— Готов. Уже терпимо. — Осекся и хрипло вздохнул.
Я показал кулак двум мужикам, курившим у дальнего подъезда, запустил отставника в подвал, притворил дверь.
Первым делом я стребовал носовой платок, чтоб не обжечься, разложил на ладони, и вывернул лампочку над дверью.
От внезапного затмения никто в нору не рысил.
— Слышите характерный цокающий звук?
Иван Трофимович стыл с известковыми щеками — сейчас заплачет. Выходит, кодла гуляет под другой лампочкой. Пойдем. Под ступенькой нежилая нора? Разве удобно — все ходят. Начали копать и бросили? Они бы не потерпели рядом с жилой норой столик и туалет. Хотя…
Спустились, я ткнул направо:
— Что там?
У него подрагивали губы: коридор. Я понимаю, что не женская баня. Продольный? вилкой? глухой на один подъезд? Он трясся: ни разу не был. Да, как заселились — ни разу. Благодарю. А если нора жилая? Двенадцатиметровая с тремя гнездами и двумя родильными камерами? Тогда тварь выскочит прямо на ноги. Отвлекает меня. Где?
Я нашел ощупью банку из-под тушенки, вдавил ее пяткой в дыру под нижней ступенью. Все. Высунул морду из-за угла: коридор. На весь дом. Лампочки пятнами. Не люблю я такие коридоры, ты всем на виду. Трубы высоко на костылях. Слева и справа, что тоже гадко. Явно ничего не свешивается, не бегает. Слева. Справа пока не скажу. Послушай. Козел, дышит как паровоз. Оглянулся: седой, сквозь лицо прорастает череп, глотает — зря я. Стоять здесь? Нет, поговори с ним.
25 
