113 
— Слав, а пожрать ничего нет?
Трошин хлопнул себя по лбу:
— Тебе же две порции оставили! Сейчас принесу, посиди пока.
Не знаю, с голодухи это было или как, но холодная пшенная каша с тушенкой показалась мне фантастически вкусной.
— Ты как себя чувствуешь? — еще раз спросил Трошин, когда я, отставив в сторону котелок, блаженно вытянулся на «пенке».
— Сейчас — очень хорошо! — честно ответил я.
— А я уже волноваться начал. Ты же за всю дорогу ни слова про ногу свою не сказал…
— Да не до того как-то было. На нервах всю дорогу… Сам понимаешь.
— Я и говорю — дурак я, что не заметил. Надо было тебя подменить…
Мы закурили.
— Антон, а что мы дальше делать собираемся?
— В каком смысле?
— Понимаешь, я, пока мы ехали, подумал: а ведь все, что вы или, вернее, мы сделали пока, — это не более чем импровизация.
Я поперхнулся табачным дымом:
— То есть?
— Ну, у вас нет оружия и взрывчатки и, главное, нет связи.
— Ты думай, что говоришь! — «Интересно, а если ему правду сказать — поверит или нет? Нет, не буду пока».
А вслух я продолжил:
— Понимаешь, Слава, нас в такой спешке забрасывали, и все, кроме секретных и специальных средств, мы должны были получить в Минске. Но никто не ожидал, что немцы так быстро кольцо замкнут, так что мы прилетели в Минск, а из него уже прорывались самостоятельно. И контакты наши на республиканский УНГБ были нацелены. Я имею в виду — обеспечение и поддержка.
— Понятно. А что мы на одном месте кружим?
— Поясни, что ты имеешь в виду?
— Ну, я же не дурак и карту читать умею. Мы около Минска крутимся, хотя могли бы без проблем уйти на север, а потом вернуться. У нас какой-то объект тут?
— Если честно, то да. Гиммлер.
— Кто? — не понял Вячеслав.
— Генрих Гиммлер. Рейхсфюрер СС.
— Кто? — Казалось, что глаза Трошина могут выскочить из орбит, так широко он их раскрыл от удивления.
— А ты думал, на что такая группа, как наша, нацелена может быть? На подрыв деревянных мостиков?
Бывший майор явно охренел от нашей скромности — около минуты он беззвучно шевелил губами, не решаясь ничего сказать. Потом, собрав волю в кулак, спросил:
— А с вами можно?
— А ты и так с нами. Но должен тебе сказать — в плен ты теперь права попадать не имеешь. Уж извини.
— Да я понимаю, не маленький… Товарищ старший лейтенант госбезопасности, — обратился Трошин ко мне, — могу я вам задать один важный вопрос?
Чем-то именно эта нерешительность, с которой бывший майор спрашивал, заставила меня напрячься:
— Да, Вячеслав, слушаю тебя.
— Понимаете, — говоря это, он мялся и подбирал слова, — я все-таки в Красной армии уже больше десяти лет. И многое повидал. Приходилось и с осназом общаться, но вот только такого, как в вашей группе, не видел ни разу.
— И что тебя смущает? Подготовка? Или еще что?
— Да нет, то есть и подготовка тоже. Понимаешь, Антон, есть у меня ощущение, что вы какие-то другие, не такие, как осназовцы, с которыми я общался. У вас не только подготовка и приемы своеобразные, но и разговоры какие-то необычные, а про тактику я и не говорю. Я просто до встречи с вами не представлял, что кто-то может сознательно в одиночку на взвод НАПАДАТЬ! А снаряжения, как у вас, я вообще в жизни не видел!
— Эх, знал бы ты, Слава, сколько ты еще в своей жизни не видел… — ответил я и с грустью в голосе добавил: — Да и не увидишь, скорее всего.
Вячеслав изобразил на лице непонимание.
— Понимаешь, мы не просто разведывательно-диверсионная группа. Мы… группа специального назначения.
— Не понимаю… А осназ — это «особого назначения», и что? — сказал и посмотрел мне в глаза.
В этом взгляде не было недоверия, в нем было непонимание. Примерно как у ребенка, который видит сложный и непонятный механизм, но никак не может сообразить, как и почему все это работает. Вроде и не должно, а работает.
Я помолчал несколько секунд, а затем, оглядевшись по сторонам, положил руку Трошину на плечо и произнес:
— Слава, я же тебе уже рассказал про наше основное задание…
— Да.
— Ну так вот, — я понизил голос до трагического шепота. — Нашу группу готовили в строжайшей секретности еще задолго до войны. И действовать мы должны были не здесь, а ТАМ.
Трошин смотрел на меня и, казалось, даже не дышал. Мне было заметно, что он действительно понимает важность момента. Понимает то, что сейчас его приобщают к чему-то очень серьезному и очень важному. Приоткрывают перед ним завесу секретности и таинственности, тем самым признавая в нем если не равного себе, то достойного это услышать.
113 
