39 
Но теперь, в карантине, у меня оказалось в избытке места и времени — я вернулся туда, откуда начал.
Начал еще в Лефортове, в декабре девяносто шестого, и продолжал без остановок до самого апреля, до момента переезда. Почти пять месяцев, утром и вечером по часу. Особенно удачными выдались февраль и март, я сидел вдвоем с маленьким армянином, обвиняемым в серии убийств, он был вежливый и седой, уважал меня за то, что я знал, кто такой академик Амбарцумян, вечером мы играли в шахматы, по-серьезному, только одна партия в день, примерно три часа, ходы записываются, а потом, до самого отбоя — анализ и разбор ошибок. Как правило, я проигрывал. В шахматах, как и в жизни, я авантюрист и всегда предпочитаю результату красоту комбинации.
Медитировать в лефортовской тюрьме хорошо. Полутораметровые стены не пропускают звуков. Сосредотачивайся, как тебе надо. Никто не мешает. Вентиляция работает. Кормят рисовой кашей. В карантине было не так удобно, но теперь мне идеальная тишина и не требовалась.
Если хочешь чем-то заняться, чем-то серьезным — делать миллионы, или книги писать, или искать дорогу в нирвану, — не ищи идеальных условий, их никогда не будет.
Чтобы вспомнить, как это делается — как сидеть, как дышать, как и о чем думать, — потребовалась неделя. Зато потом у меня вдруг стало получаться то, о чем я раньше и не мечтал.
Зачем я это делал? Ответ был готов тогда же, в Лефортове, два года назад. Есть на свете такое, чем никогда не займется обычный человек в обычной жизни. Есть нечто, чем не овладеешь в суете. А я — человек суеты. Я всегда считал себя очень реальным, насквозь практическим существом. Сколько себя помню, меня интересовали только знания, имеющие прикладное значение. Суха теория, мой друг. Я целый год играл на фондовой бирже, руководствуясь только краткими советами приятеля, выпускника экономфака МГУ. Ну, и прочитал несколько глав из популярного учебничка Александра Элдера. И ничего: выигрывал десятки тысяч долларов. Все равно весь российский фондовый рынок держался — подозреваю, и сейчас держится — исключительно на незаконном круговороте секретной, инсайдерской информации. Я три года занимался карате, не имея настоящего учителя, руководствуясь в основном фильмами с Брюсом Ли, — и ничего, кое-как наблатыкался. До сих пор не помню ни одного формального упражнения, но ребро сломать умею. Конечно, это подход верхогляда, дилетанта — но мне так больше нравится. Залезая в новую для себя область, я никогда не стремился стать лучшим — хотел лишь понять, как все устроено. Вынести практические знания. То, что пригождается каждый день.
Однако, повторяю, есть некие области культуры, не имеющие очевидного прикладного значения. Польза от медитаций (и других практик, освобождающих сознание) появляется не раньше, чем через несколько лет после начала занятий. Поэтому люди — конечно, речь идет о так называемых обычных, средних людях, о таких, кто с утра до вечера добывает свой хлеб, содержит семью, смотрит телевизор, ездит в отпуск к морю, мучается от нехватки денег, копит на автомобиль, ходит с друзьями в баню, раздает подзатыльники непутевым детям, дарит жене на день рождения золотые колечки и так далее, — пренебрегают медитацией. Слишком сложно. Польза классической философии в быту сомнительна, поэтому пассажиры в метро читают детективы, но никак не труды Шопенгауэра. Если честно, я с трудом представляю себе мир, где граждане в общественном транспорте сплошь читают Шопенгауэра; наверное, в таком мире все было бы по другому, и люди не сажали бы друг друга в каменные мешки.
Лично мне, три года — с четырнадцати до семнадцати — сочинявшему фантастические романы, год отработавшему плотником-бетонщиком, написавшему пятьдесят статей для многотиражной газеты строительного треста, два года отслужившему в армии, три года просидевшему на студенческой скамье и пять лет посвятившему торговле контрабандным вином, ворованными автомобильными колесами и, далее, наличными деньгами, — никогда не хватало времени углубляться в какие бы то ни было теории. Освоить искусство медитации я мог только в одном месте — в тюрьме. И нигде больше.
Возможно, тюрьмы существуют именно для того, чтоб люди учились медитации. Или, говоря более общо, чаще думали о своей грешной жизни.
Я просыпался раньше всех. Около семи утра. Тщательно, по пояс, обтирался мокрой губкой. Еще одно преимущество малонаселенной камеры — отсутствие очереди к умывальнику. Дожидался проверки; в «Матросской Тишине» это формальная процедура, корпусному начальнику лень заходить, он лишь спросит, через открытую кормушку: «Сколько вас?» — «Восемнадцать». — «Ага». Следующие два часа, безмолвные, прохладные два часа, с восьми до десяти, — до тех пор, пока не начнут, позевывая и почесываясь, воздвигаться ото сна бледные, угрюмые, мучимые жестокой утренней эрекцией сокамерники, — принадлежали мне целиком.
39 
