очень нудно 
157 
Тварь стояла в четырех шагах от него. Пестрые лапы-крылья были раскинуты, обнажая алые полосы по внутреннему краю маховых перьев. Желтые глаза смотрели пронзительно и безжалостно. Подергивались когтистые пальцы, задние лапы рвали подушки мха. Жесткий длинный хвост сек воздух, сбивал высоко торчащие бурые стробилы каких-то споровых. Сквозь острые зубы сочилось сдавленное гудение осатаневшего кларнета.
Пулемет замолк – должно быть, стрелок боялся задеть человека или его загнанного скакуна. Мушкетов ждал, что вот сейчас грянет гром и проклятая тварь повалится с пулей в брюхе на зеленый ковер, но шли мгновения, а выстрела не было. Стимфалида перевела взгляд на открытое, беззащитное горло тикбаланга.
– Пошла прочь! – заорал Мушкетов, надсаживаясь.
Он подался вперед, раскинув полы рваной шинели.
– Прочь! Вон! Убирайся!
Это моя добыча.
Хищник вытянул вперед длинную шею, почти упираясь чешуйчатым рылом в лицо человеку. Золотые глаза моргнули. Геолог краем сознания понимал, что твари стоит поднять лапу, ударить, и внутренности вывалятся из его распоротого живота на поживу стервятнику. И в то же время зверь-птица разом потеряла ореол сверхъестественной жути. Всего лишь хищник – смертельно опасный, необыкновенный, лютый. «Она может убить меня, – мелькнуло в голове. – Но опозориться страхом я могу только сам».
– Пошла прочь! – повторил он сквозь зубы.
Стимфалида отшатнулась, занося для удара костяной нож-коготь.
Четыре выстрела прозвучали в унисон. Пули дырявили жилистое, тощее тело насквозь, кровь текла из ран, но стимфалида устояла на ногах. Тварь обернулась к своим убийцам, и в глазах ее вновь заполыхала такая жгучая, сверхъестественная ненависть, что Мушкетов на миг устыдился своей отваги. Невозможно было не разделить столь сильное чувство, даже когда ненависть зверя-людоеда направлена на тебя самого.
Потом выстрелы зазвучали снова, вразнобой. Расплавленное золото померкло. Тварь пошатнулась и медленно осела в обагренный мох.
Уходящий вдаль тератавр походил на валкую баржу. Впечатление усиливалось тем, что над спиной ящера белели паруса: зацепленный за рога кусок парусины, на котором, вместо носилок, собирались доставить в лагерь мичмана Шульца. Если того, конечно, еще не загрызли звери.
– А вам, молодой человек, я категорически советую не геройствовать, а все же отдохнуть, – хмуро заметил доктор Билич, затягивая бинт. – Одиссея вроде вашей и более привычного к авантюрам человека могла потрясти до нервного истощения.
Мушкетов пожал плечом – вторым, ушибленным при падении, он старался не шевелить.
– С Катей отправились, как я понимаю, почти все здоровые матросы, – ответил он. – Остались раненые. На часах кому-то стоять все равно придется, а я не так пострадал, чтобы не удержать винтовку в руках.
– Вам бы еще попасть из нее, куда целитесь, если уж придет нужда стрелять, – хмыкнул Билич. – Нажалуюсь на вас коменданту, вот что. Товарищи ваши к бойницам не лезут, и правильно, на мой взгляд, делают.
– С капитаном Нергером я уже поговорил, – отозвался молодой геолог. – Он… посчитал мои доводы убедительными.
На самом деле капитан, еще слабый после ранения, просто отмахнулся со словами: «Не подстрелите никого из моих людей ненароком».
– Когда только успели, – проворчал Билич. – Не переживайте так. К закату, самое позднее, вернутся наши спасатели со спасенными вместе. А к утру так или иначе наше положение разрешится.
– К закату – это вы, доктор, оптимистично высказались. – Мушкетов неловко подхватил перевязанной рукой ремень «трехлинейки». – Катя бредет небыстро… Я боюсь, что хищники могут напасть на лагерь, если тут совсем обезлюдеет. Привязанный Горбунок – легкая добыча.
Врач машинально обернулся.
Загнать тикбаланга в лагерь оказалось не так трудно – обессилевшее животное почти не сопротивлялось. Трудней было не позволить ему убежать, когда придет в себя. Сейчас ящера надежно привязывали к вековой псевдолиственнице два самых крепких каната, какие нашлись. Катя не пыталась перекусить привязь, даже когда та ей мешала, и оставалось надеяться, что тикбалангу это тоже не придет в голову. Двое легкораненых подтаскивали ящеру ведрами воду из родника; к груде нарубленных веток Горбунок и не притронулся. Мушкетову было, конечно, жалко зверя – в конце концов, тот в каком-то смысле спас ему жизнь; вряд ли бредущие по редколесью путники с двумя винтовками на четверых уцелели бы, столкнувшись по дороге со стаей стимфалид. Но тонна живого мяса есть тонна мяса… А сохранять ее лучше в живом виде, пока превратить тушу в мясо, копченое, вяленое и соленое, попросту некому.
157 
