очень нудно 
46 
Пришлось даже переступить через собственную гордость и попросить Надюху, чтоб торговец ковриками подобрал для хорошей девушки приятного культурного друга, неженатого; делец немедля поставил целый отряд, выбирай – не хочу, все громогласны, небриты и при пачках засаленной наличности. Марина научилась томно заказывать «Мартини бьянко» и мерцать сквозь сигаретный дым глазами, слушая рассказы о наездах, предъявах, распальцовках, а также акцизах, аккредитивах и межбанковских расчетах. Любви среди этих мужчин она не нашла бы, даже если бы и очень хотела.
Правда, они говорили, что любят. Звучало очень убедительно. Они вообще могли убедить кого угодно в чем угодно. Но Марина не верила.
Они, может быть, умели любить или даже хотели любить, но не могли. Все их эмоции, все душевные и нервные силы расходовались без остатка в увлекательной, но изнурительной борьбе за деньги.
Они были люди бешеных страстей. Резких, животных жестов, тяжелых взглядов и фраз, вылетающих из ртов, как вылетает пуля из автоматного ствола. Они хотели всего и сразу, они и ее, Марину, хотели, страстно хотели, и иногда говорили ей об этом прямо, – но любить, по-настоящему, по-человечески, не могли.
Они имели деньги и не упускали случая как бы случайно продемонстрировать ей тяжелые пухлые пачки (кошельки и прочие портмоне ими презирались). Но Марина не чувствовала в себе настоящей тяги к деньгам. Так ее воспитали. Она не рассматривала деньги как обязательное условие жизни и никогда бы из-за денег не испортила ни с кем отношения. Она не отказывалась от цветов, но часто – от подарков. Новые, грубые и сильные, ее мужчины интересны ей были не богатством, не щедростью своей, подчас некрасивой, откровенно купеческой, – а именно страстями. Они жадно и много ели, жадно и много пили, мало спали, работали всегда, когда бодрствовали, очень быстро ездили на своих больших быстрых автомобилях и, когда ей случалось им уступать, допускать до себя – делали все быстро, жадно и очень страстно. Здорово, ловко, со знанием дела. Красиво. Но – без любви.
А девочка со шрамом искала именно любви. Чтоб любимый человек как можно чаще был рядом, а если отсутствовал – думал бы о ней постоянно.
Замечая на запястьях и пальцах дочери непонятного происхождения браслетики и колечки, мама – внимательная и крайне неглупая женщина – продолжала правильную психологическую обработку. В отличие от Марины, коренной москвички, мама пробилась внутрь Садового кольца с тяжелыми, изнурительными боями, хладнокровно пожертвовав красотой и нервной системой.
– Чего так смотришь? – беззаботно спрашивала дочь, меняя короткую юбку на еще более короткую.
– Жду, – со вздохом констатировала мама. – Пока ты перебесишься.
– А если этого не случится?
– Случится. Ты слишком умна для той жизни, которую ведешь. Это – не твое.
– Знаю.
– Ты вырастешь из этого, как из детских лифчиков.
– Я, мама, лифчиков теперь совсем не ношу.
– Ну и отлично, – смеялась мама. – Только не забудь, что это ненадолго.
– Каждый день вспоминаю, – был ответ. – Что бабский век короткий, я давно догадалась. Потому и гуляю. Пока грудь стоит.
Папа же из воспитательного процесса полностью устранился – не за недостатком желания, а чисто физически. Новые времена вынудили его работать на двух работах, а в промежутках практиковать частный извоз и так спасаться от финансовых претензий со стороны жены и дочери. Некогда обаятельный и веселый мужчина, кандидат технических наук, любитель шашлыков, душа любой компании, приходил теперь домой один раз в двое суток, тихо помещал заработанные рублишки в центр кухонного стола, менял белье, заливал в термос крепкого чаю и снова исчезал – морщинистый зомби русского капитализма.
Впоследствии, много лет спустя, Марина с изумлением узнала, что в те удушающе-безденежные времена он ухитрялся иметь любовницу, и пришла от этого в восторг.
Однажды она все-таки заставила себя поехать в некий институт – библиотечный, что ли (или педагогический?), разузнать расписание подготовительных курсов или просто посмотреть, что там творится, в этих институтах, – опаздывала, подняла руку у обочины. С шелестом подкатила огромная угольно-черная машина.
Уверенно восседающий за рулем молодой мужчина не спросил, куда ехать. Лишь махнул рукой, приглашающе. Садись, мол, а там разберемся.
Несколько минут молчали. Наконец он негромко сказал:
46 
