В военно-транспортном самолете,

Двинск-Санкт-Петербург,

24 сентября 1979 года, понедельник.

Сергей Щербаков

Моторы ревели так, что разговаривать приходилось на повышенных тонах. Неудивительно – вместе с нами самолет вез около четырех тонн коробок и ящиков с печатями интендантства.

– Ничего не понимаю, – бормотал Анджей, почти срываясь на крик. – Ни черта я не понимаю!

Я тоже ничего не понимал. Нелепый перелет на транспортнике не имел никаких преимуществ перед удобным скорым поездом. Но у Анджея была еще одна причина недоумевать. Если мое возвращение в Питер являлось ожиданным, то зачем вызвали в управление моего товарища? Не в вольнодумстве же его обвинять?

Из-за горы ящиков вынырнул неулыбчивый штабс-капитан. В руках он сжимал планшетку.

– Это, должно быть, вам, – гаркнул он негромко, сорвал с планшета листок и сунул мне.

Поскольку в шапке факсимиле стояло «титулярному советнику Щербакову С. А.», штабс не ошибся.

Письмо было коротким – не в пример шапке из трех устрашающих строк: «Срочно. Секретно. Лично». «Немедленно по прибытии в Санкт-Петербург явиться на прием ко мне вместе с сыщиком Заброцким». И подпись – А. В. фон дер Бакен.

За четыре года службы в управлении я еще ни разу не попадал на прием к фон дер Бакену. Пару раз мне доводилось сталкиваться с ним в коридорах или на официальных торжествах, но тем наше общение и ограничивалось. Так неужели мой банальный отчет оказался неожиданным для всезнающего аналитического отдела? Да еще настолько, что меня спешно вызвали в Питер, на ковер? Или… или меня решили использовать вместо разменной фишки? Может, я влез в дела, о которых мне, по их секретности, и слышать не положено?

Нет. Это объяснение имело бы смысл для Андрея. Беседа третьей степени в подвалах охранки, разжалование в чине и перевод в самую дальнюю Тмутаракань. Но я-то не мальчик, я могу отличить государственную тайну от банального заговора. Да и не стал бы тогда фон дер Бакен вызывать нас на личную беседу.

На посадочном поле военного аэродрома нас встретила серая «катерина» с гражданским нумером.

– Садитесь, – приказал водитель.

Мы с Андреем покорно втиснулись на заднее сиденье.

– А какой он, этот фон дер Бакен? – робко переспросил Заброцкий, когда авто выехало с аэродрома.

Очевидно, моему спутнику мерещилоев нечто в духе романов Дюма и Зощенко кардинал Ришелье, серая тень за троном. Пришлось его разочаровать.

– Обычный чинуша, – ответил я, покосившись на шофера. Правда, от нас его голову отгораживал прозрачный ударопрочный щиток, но все ж слышно. – Если судить по виду, в любом департаменте таких двенадцать на дюжину. А что до характера – судить не берусь, сам я с ним не беседовал. Говорят, большой честности человек.

Говорят. Что воздух доят. На нашей работе честные люди задерживаются ненадолго. Когда лицедейство становится частью повседневного труда, оно незаметно проскальзывает и в быт, в характер человека. Сначала врешь по долгу службы, потом – для блага службы, потом для своего собственного, а потом так изолжешься, что и грана правды в тебе не останется. Глава наш, кстати, из таких. Говоря о честности фон дер Бакена, я имел в виду лишь то, что второй человек в охранке не лгал без нужды и веского основания. Знавал я таких офицеров. Их не любят, но уважают солдаты. Они могут без колебаний послать тебя на смерть, но никогда не станут приукрашивать приказ красивыми словесами и врать, что у тебя есть шанс вернуться.

  77