82 
— Ну, я же не говорю вам, что у меня нет вообще никаких документов. Во всяком случае, удостоверить свою личность я могу. — И я протянул ему свой «проездной» с вложенной в него карточкой-заместителем на АПС. Правда, в руки ему их не отдал, показал из своих.
Если эти документы и вызвали какие-то подозрения, то виду он не подал.
— Странно. Служебное удостоверение у вас есть, а других документов нет. Да и звание не соответствует.
— Все правильно, лейтенант. Не соответствует. Не спорю. Просто здесь я капитан.
— И что дальше?
— Это я у вас спросить должен. Как старший по званию.
— Я вам не подчинен, товарищ капитан. У меня свое руководство есть.
— Ну, это же не я к вам на базу ввалился? Это ваши радисты чуть не подставили по удар мою стоянку.
— Хорошо, с этим мы разобрались. Инцидент можно считать исчерпанным?
«По говору — москвич, и предложения грамотно строит. Как минимум десятилетку окончил», — в темпе прокачал я своего оппонента.
— Да. У меня к вам больше вопросов нет.
— А вот у меня — есть!
— Задавайте.
— Я не могу правильно выполнять полученную мной задачу, не зная, каких еще сюрпризов ожидать с вашей стороны!
— С моей? Никаких. Тут у нас склад взрывчатки, и мы не собираемся шуметь в этом районе. Да и вам не советуем.
— Спасибо. С шумом мы уж как-нибудь без вас разберемся. Опять же — на это руководство есть.
— Экий вы, лейтенант, упрямый! Хорошо. Доложите по команде, что вошли в контакт со спецгруппой «Рысь». Вот и посмотрим, что вам из Москвы ответят по этому поводу. Только большая просьба к вам у меня будет…
— Слушаю.
— Можете упомянуть мой псевдоним, в крайнем случае назовете фамилию — Таривердиев. Но не более! Если вы сообщите, пусть даже и кодом, то, что прочли в моих документах… я даже предположить не берусь, что воспоследует. Да, и еще… на связь выходить ближе тридцати километров к югу от Слуцка не рекомендую, мы за последнюю неделю с десяток передвижных пеленгаторов засекли.
— Не надо меня пугать, товарищ капитан! Я не мальчик, а вы не учитель в школе! И тем более не надо мне указывать, что, как и где я должен делать! Лицо его раскраснелось, видимо, до моего появления он считал себя большой шишкой.
— Док, ты слышал этого юношу? Что еще я должен ему сказать, чтобы он поверил и варежку закрыл?
— Слышал, — голос Дока звучал довольно отчетливо, не блеск, конечно, но что взять с портативной рации, спрятанной за куском коры в пне? Она была установлена в режим голосовой активации, поэтому нажимать на тангенту мне не требовалось. — Клинический случай. Называется — «никому не верю».
— Командиру сообщи. Пусть ему через его командование торцевание проведут.
Лейтенант был ошарашен! Он явно не понимал происходящего!
— Э-ээ… кто это тут? Что еще за торцевание?
— Это мой заместитель. Он сейчас в полукилометре отсюда. А торцеванием называется процесс вразумления непонятливых товарищей путем приложения кулака вот сюда, — я указал ему точку на лбу. — Еще вопросы есть?
— Нет… Вы действительно спецгруппа?
— Да. С особым заданием.
— Ну… так бы сразу и сказали, а то — бомбы, мины…
Так, кажется, процесс пошел. Я поудобнее устроился на пеньке…
Из неотправленного письма одного немецкого солдата
«Здравствуй, милая Генриетта.
Вот выдалась свободная минута, и я решил написать тебе пару строчек. Служба моя проходит спокойно и размеренно. Я очень по тебе скучаю, но, к сожалению, обещанного отпуска мне пока не дадут. Сейчас в нашем батальоне некоторый некомплект водителей, поэтому придется задержаться в этой дикой России еще на несколько недель. Наверное, до нашей полной победы над большевиками. И хотя они сопротивляются все сильнее и сильнее, но ничто не сможет остановить немецкого солдата в его стремлении к победе. Так говорит наш командир, и мы ему верим.
Передай еще раз благодарность своему отцу. Если бы он мне не посоветовал пойти в НСКК [75] учиться на водителя, то я, наверное, сейчас оказался бы на передовой. А там сейчас очень жарко, хотя русские отступают повсеместно, но фельдфебель, которого я вчера подвозил, говорит, что большевики дерутся, как черти. Такого он не видел ни в Польше, ни во Франции. Еще он ругал наши тыловые службы за то, что мы вовремя не подвозим боеприпасы. И если продовольствие солдаты могут добыть сами, реквизируя его у противника, то снаряды и патроны им взять просто неоткуда. Ругался так как будто мы в этом виноваты. Думает, что только у них пули свистят над головами. У нас тоже не все всегда идет гладко. Например, на прошлой неделе русские диверсанты взорвали мост, и нам пришлось делать крюк почти в сорок километров. К тому же иногда из лесов стреляют какие-то бандиты. Говорят, что это остатки окруженных и разбитых частей большевиков, которых озверевшие комиссары заставляют нападать на нас. Единственное, что мне непонятно, почему этих одичавших русских до сих пор не переловили. После нападений ребята из фельдполиции прочесывают лес вдоль дороги, и каждый раз впустую. А меж тем машины попадают на мины, а эти проклятые большевики продолжают нам досаждать. Помнишь рыжего Курта с соседней улицы? Так вот, три дня назад его убили. Хорошо, что у меня было расстройство желудка, и я не поехал в тот проклятый рейс. Тогда мы потеряли шесть водителей и четырех офицеров. Теперь у нас на восемь машин осталось всего три нормальных водителя. Приходится делать рейсов больше обычного, и вот результат — вчера Ганс заснул за рулем и въехал в столб. Вывел из строя грузовик, а сам попал в лазарет.
82 
