очень нудно 
126 
Сочиняя в уме такой монолог, я вышел из дома. Нырнул с разбега в бесцветное, трудное начало мутной московской пятницы. Устроился поудобнее в пропахшем табаком салоне своей ржавой, но резвой тележки. Запустил после некоторых усилий силовой агрегат – и отправился в путь.
2
Моя машина, произведенная на берегах азиатской реки Волги, совершенно не терпела нарядной одежды. Как только я, ее хозяин, отправлялся в поездку, облаченный в светлые брюки, она немедленно ломалась; пустячно, по мелочи, капризничала – исключительно затем, чтобы я посреди грязной, ревущей улицы остановил ее, открыл капот и дернул какой-нибудь провод или шланг, пачкая колени и локти. Погладил по холке. Наоборот: если я осквернял себя заношенными мятыми джинсами и затрапезными футболками, дура моя функционировала идеально. Фары сверкали, мотор давал тягу, и даже мелкие дефекты, вроде заклинившей дверной ручки, неожиданно исправлялись сами собой.
Сегодня, отправляясь в путь, я не имел права задержаться, и мне пришлось обмануть железку. Рубаху и костюм, поместив их в чехол, я уложил на заднее сиденье, решив, что переоденусь по приезде на место. А за рычаги управления сел, будучи одет в чрезвычайно демократичные спортивные портки с оттянутой на коленях тканью. Не заметив хитрости, самобеглая коляска бодро приняла с места и пронесла меня почти без задержек до самого Садового кольца, в первые приделы центра. Здесь я, как все, вынужден был подчиниться законам жесткого трафика: терпеливо ждал, полз по два-три метра вперед, иногда вежливо пропуская соседа, а в других случаях – грубо подрезая носы.
Новый, только что начавшийся столичный день был тусклый, душный; грязная вата низких облаков наматывалась на шпили сталинских высоток. Горячий воздух дрожал и переливался над асфальтом, над стальными, алюминиевыми, пластмассовыми телами тысяч машин – красных и синих, дорогих и дешевых, ультрасовременных и давно устаревших. Их обладатели – все – мечтали попасть в центр.
Для меня утро началось еще и с гнусного, сосущего душу и желудок похмелья. Физические его последствия я устранил сразу после пробуждения. Контрастный душ и две чашки кофе с аспирином быстро сняли головную боль и тошноту. Но психику обмануть не так просто. Вечерняя бутылочка джина подарила мне два часа эйфории. Теперь же качели пошли в обратную сторону; как только яд прекратил свое действие, наступила депрессия.
Пока я, покрытый гусиной кожей, стоял под ледяными струями воды, жевал таблетки, чистил обувь, гладил рубаху и заводил машину – я не замечал изжоги нервов, или же она только оформлялась внутри меня. Но после получаса утомительной, рывками, езды, уже недалеко от Кремля, на полностью забитой набережной перед Каменным мостом я почувствовал, что дрожу от злости.
Вдруг напряжение стало невыносимым, и я громко выругался. Выкрикнул во весь голос. Люди из соседних авто посмотрели на меня с недоумением. Особенно – катящаяся со мной «борт в борт» юная, необычайно свежая девочка в японском седане верхней ценовой группы. То есть и девочка – верхней ценовой группы, и машина. Откинув платиновую прядь, обнажившую загорелое ушко, обладательница ультрамодного авто (то ли самочка-содержаночка, то ли любимая доча пошедшего в гору папы; возможно, и то и другое в одном флаконе) удивленно округлила глазки, подняла вверх идеально выщипанные бровки и дернула миниатюрным плечиком, не понимая, что так взбесило соседа по полосе движения, вот этого, с опухшей мордой и ранними морщинами на низком лбу.
Мне стало стыдно. Я поднял затемненное стекло и поспешно закурил. «Ты – неудачник,– скорбно заявил я самому себе. – Ты снова на самом дне. У тебя нет ни здоровья, ни работы. Сейчас ты едешь туда, где от тебя потребуют вернуть должок. А денег нет. Ты – никто. Ранее судимый говнюк. Жалкий неврастеник. Взгляни вокруг – рядом с тобой плавно катятся уверенные в себе, чисто одетые люди. На их лицах азиатское спокойствие. Их жизнь налажена. Кондиционированная прохлада ласкает их тела. Это обитатели центра. А ты, неустроенный глупец,– что ищешь среди них? Ты здесь чужой и навсегда таким останешься. Ты слишком напряженный и тощий. Здесь ты не смотришься. Тебя все равно не возьмут сюда, в царство уравновешенных. В крайнем случае – используют и выбросят вон. Так уже произошло один раз; и опять ты лезешь, суешься, учишь себя пихать локтями ближнего!»
Так понемногу мне опять стало хуже. В груди зашевелился горячий шершавый ком. Мрак подступил из-за края реальности. Выбросив сигарету, я вдавил в пол правую педаль и объехал, прямо по тротуару, нескольких зазевавшихся конкурентов, потом еще раз грубо нарушил порядок движения – зато опять продвинулся; под красный светофор выскочил на перекресток, прибавил ход и остановился перед самым выездом на мост.
126 
