ГЛАВА 29

1

Очнувшись ото сна, я долго лежал с закрытыми (а вернее, с зажмуренными) глазами, не в силах заставить себя взглянуть на новую действительность.

Голове было дурно и тяжело. Теплый пот покрывал бедра, живот, бока; волосы слиплись; от неудобной позы шея затекла и теперь неприятно ныла.

Постепенно слуха достиг глухой шум сотни голосов. Изощренная брань, невеселый, каркающий тюремный смех, звяканье железной посуды, жужжание машинки для татуировок, бульканье кипящей воды, бормотание телевизора – нет, открывать глаза, вставать и внедряться в эту замысловатую, дикую круговерть я не хотел. Наоборот, первые несколько секунд нового утра прошли в надежде, что общая камера «Матросской Тишины» окажется ночным кошмаром, а истинное пробуждение вновь, как вчера и позавчера, состоится в чистеньком, уютном боксе Лефортовского изолятора...

Двухъярусная стальная конструкция из полутора десятков спальных мест по временам тяжко колыхалась – очевидно, не выдерживая тройной нагрузки. Когда кто-нибудь запрыгивал на второй уровень, металлические трубы и полосы угрожающе сотрясались. Вдруг мне стало страшно, что железная махина обвалится, и я сел в своей узкой, нечистой тюремной постели.

С высоты двух метров камера увиделась, словно ковчег; как спасательный бот, переполненный жертвами кораблекрушения. Голые люди, словно шпроты в банке, на втором ярусе лежали боком, притиснутые друг к другу,– головами к стене, ногами в проход. Меж спящими пробирались, осторожно ступая, другие – им хотелось добраться до своих вещей, до сумок, мешков, кульков и пакетов, свисающих со стен и потолка. Один тянулся к хлебной пайке, другой к куску мыла, третий к зубной щетке, пятый и десятый – к прочим предметам обихода.

Ниже, на первом ярусе, жизнь скрывалась за самодельными шторками. Весь нижний этаж разделялся на так называемые купе: в них, отгородившись от нескромных глаз вертикально натянутыми кусками простыней, обитала, как я догадался, более зажиточная публика. Лица столь же бледные, как и этажом выше, но пребывающие в постоянном вялом движении челюстей. Нижние имели хоть какую-то еду.

Спать внизу – удобнее, престижнее, и воздуха здесь больше. Это я понял еще вчера, в первый день. То, что мне предложили место для ночлега на втором этаже, никак не доказывало мой высокий статус в арестантской среде. С другой стороны, я лег хоть и наверху – зато вблизи окна, рядом с зарешеченным проемом, дарующим кислород и прохладу. По взглядам нескольких бледных, тощих соседей я понял, что занимаемый мною квадратный метр есть предел их мечтаний и предмет зависти.

Все же процесс перемещения со второго этажа на первый показался мне унизительным. Освободившись от объятий влажной рваной простыни, я поднялся, ударился головой о свисающие с потолка тряпичные емкости с имуществом, подобрался к краю пропасти – и обнаружил, что просто так слезть или спрыгнуть не смогу. Внизу подо мной колыхалась сплошная масса тел.

Узкое пространство меж двумя – вдоль боковых стен камеры – спальными конвейерами занимал длинный стол, исполненный заедино с деревянными, в железной оправе, лавками. Здесь теснились вплотную. Сидели боком, утвердясь хотя бы половиной ягодицы. Кто-то, смачно чавкая, жрал нечто непотребное, кто-то хлебал прозрачный чай, кто-то тачал ржавой иглой дичайшие, бесформенные тапочки; не менее трех групп одновременно резались самодельными картами в стос; отдельная парочка, при группе болельщиков, передвигала фигуры по шахматной доске.

  134