174 
Поиски продолжились. В углах, в щелях я наконец нашел все остальное. Воспламеняющиеся головки спичек оказались втиснуты, укрыты, вмазаны в грязь с дьявольским хитроумием. В других щелях отыскалась и особая бумажка для розжига, разорванная на крошечные квадратики. С пятой попытки я добыл оранжевое пламя и выкурил большой окурок, а вслед ему и маленький.
Дозы не хватило, естественно; к вечеру я опять стал шарить по стенам и углам, гадая, прибудет ли ночью новая посылка.
В восемь вечера трюмные сменились. Появился новый надзиратель. В отличие от утреннего он пах не мылом и фиалками, а кирзой, носками – и, естественно, табаком. Помимо своей воли я жадно вдохнул остатки яда с его камуфлированной мятой куртки. Поймал ноздрями даже тот дым, что уцелел на дне его легких.
Ночью грев не зашел.
Вторые сутки без никотина начались трудно. Всякий курильщик знает, что утренняя сигарета – самая главная за весь день. Без нее обойтись почти невозможно.
Промучившись до вечера, исходив из угла в угол не менее пяти километров, я уснул, но спал очень чутко и сразу услышал тихий скрип открываемого замка и звук падения тяжелого груза. С животной стремительностью рванувшись к долгожданному подарку, я разодрал зубами бумагу и нитки (всякий груз туго и прочно завернут и замотан), обнаружил все, что требуется страждущему, – и выкурил сразу две сигареты, подряд.
Двухдневный перерыв в употреблении табака дал о себе знать: голова закружилась, подступила тошнота, но я все-таки докурил до конца, до фильтра – опершись рукой о стену и уронив голову. Добрел, пошатываясь, до матраса, упал и так лежал, трогая сухим, как бумага, языком столь же обезвоженные десны.
Кроме сигарет, зашел чай, сахар и даже витамины – несколько желтых горошин аскорбиновой кислоты. Чаю, свежего, горячего, крепкого я бы, да, выпил. Но водворенному в карцер арестанту кипяток иметь не положено.
От непривычно большой дозы яда голова загудела, как барабан. В ее пустом пространстве во всей красе проявился вопрос, мучивший меня последние дни: что со мной будет дальше? Завтра пойдет третий день – а это уже одна пятая срока. А там и треть рядом. От трети до половины – еще два дня. Не успею оглянуться, как срок пойдет с горки. Пятнадцать дней и ночей пролетят мгновенно – так выходило, если применить арестантскую алгебру. А что потом?
Я попытался здраво оценить свои перспективы. По всему выходило, что перспектив нет, совсем. Сцены, одна кошмарнее другой, вставали перед глазами: вот смотрящий камеры, легендарный Слава Кпсс, прощается с ее населением; вот последний раз окидывает взором сто тридцать пять повернутых в его сторону лиц; вот за ним закрывается дверь, вот повисает тревожное молчание, вот проходит один день, затем второй – и все меняется. Славы нет, он на свободе. Джонни нет, Андрюхи тоже. Оба – в карцере, взяты за пьянку. Кто теперь будет дергать хитрые дорожные веревки? А главное: кто будет наводить ужас на толпу из ста голых, полумертвых от тесноты и недосыпа людей?
Потом я вернусь. Между прочим, в ореоле позора. По пьяному делу бросил Трассу! Нанес вред Общему Ходу! Мне немедленно это предъявят. Тот же Слон. Даром что он – парняга при понятиях. Получим все трое: Джонни, я и Малой.
До драки, наверное, не дойдет. Но всякий достойный арестант узнает важную новость: оказывается, последнее время рядом с ним, на Дороге, стояли случайные люди, у которых не было ни ума, ни понятий. Такие – должны находиться в стороне от Общего Хода! Меня и моих приятелей немедленно выкинут с козырной поляны.
Я закурил третью сигарету.
Ничего: впереди еще десять с лишним дней. Я что-нибудь придумаю. А пока – я обязан сделать самое главное и важное. Спрятать грев.
В течение двух часов, то ползая на коленях, то подпрыгивая к нечистому потолку, я тщательно, неторопливо зарядил всю камеру. Растворил в ней всю пачку сигарет и коробок спичек. Затолкал во все дыры, в щели, изготовил из собственной слюны и пыли замазку и ею довершил маскировку.
«Это тебе не чужие миллиарды от налоговой инспекции прятать!» – расхохотался вдруг появившийся Андрюха-нувориш.
«Пошел ты!» – рявкнул я; может быть, даже вслух.
«Как скажешь»,– равнодушно ответил мальчик-банкир и исчез. Но правота осталась за ним.
Вошедший утром трюмный потянул носом воздух, куснул губы и сказал:
– Выходи в коридор. Тут же состоялся молниеносный обыск. Я лишился всего сахара и девяти сигарет из двенадцати спрятанных.
174 
