очень нудно 
53 
Сладкий мальчик не притронулся к побрякушке, смотрел в сторону. «Сейчас всё решится, – подумал Кактус. – Если кивнет, значит – не всё пропало. Значит, есть в нем здоровая кровь, звериная, боевая. Оставлю тогда, не трону. Скажу правду: нет никакого ростовского вора с одиннадцатью картинками, а есть старый унылый Гера, позволивший Кириллу выкупить почти всю добычу... Но если откажется – конец ему тогда. Употреблю вместе со шкурой».
Борис крепко затянулся сигарой, положил ее в пепельницу, встал.
– Знаешь, Кирилл... – он помедлил, – ты крутой дядя, это мне давно понятно... Я тебя очень уважаю. С каждым днем – всё больше. Всё время вспоминаю, как мы с тобой на той кухне сидели, ты с пивом, я с пепси-колой... Помню, я тебя боялся очень. Ты для меня был... ну, как бы самый страшный человек. Ужаснейший преступник. Бармалей.
Кактус рассмеялся, и сладкий мальчик тоже заулыбался, и вдобавок выяснилось, что встал он лишь для того, чтобы куртку свою снять и на спинку стула повесить. Оставшись в свитере (обозначились бугры бицепсов и трапеций), он снова сел, но иначе, боком к столу, лицом и грудью – к собеседнику. Продолжал говорить, спокойно, чуть отмахивая ладонью:
– Я тебя понимаю. Лихой человек влез в мой дом – теперь надо... ну, как бы проучить его. Объяснить, что не на тех напал. Наказать. Только мне это не нужно.
– Нужно! – перебил Кактус. – И тебе нужно, и ему тоже нужно. И мне, кстати, тоже нужно.
– А тебе зачем?
– А затем, чтоб я знал, кто ты есть.
Сладкий мальчик пожал плечами.
– Я и так скажу. Я не кровожадный Бармалей, я мужик обыкновенный. Я всегда таким был. И мне таким мужиком быть – как бы... нравится. Я двенадцать лет тачки крутые строил. И шесть лет штангу тягал. Пятнадцать килограммов сухой мышечной массы, без химии, без анаболиков... Накачался, деньги заимел – и вот все в меня стали пальцами тыкать. Бизнес, джип широкий, полные карманы денег – реальный мачо! Прекрасный принц! А мне смешно было, понимаешь? Потому что я не мачо, не альфа-самец и не принц прекрасный. У меня хорошая машина, потому что мне нравятся машины. Увлекаюсь, с детства, вот и всё. У меня свой бизнес, потому что всегда хотел я иметь свое дело. Собственное. Чтобы никто не лез, чтобы – без начальников, чтобы сам себе хозяин. А штанга... Спорт – он и есть спорт! Он здоровье дает, и силы, и... ну, как бы... себя уважать помогает. И ни одной секунды в своей жизни не хотелось мне быть самцом, или крутым, или суперменом, или каким-то там... победителем всех на свете. Я знаю, что выгляжу круто, но перед зеркалом не позирую и банки свои напоказ не выставляю. Я обычный человек, я не люблю морды бить, мстить, наказывать, ноздри рвать... Ты в армии служил – а я не служил. Ты прошел через дедовщину – я не прошел. Ты крутой – я не крутой. Ты сидел в тюрьме – я не сидел. Ты делаешь большие дела – я не делаю. И дрался я, кстати, в последний раз бог знает когда, в две тысячи четвертом году, по пьяному делу... Между прочим, морду мне тогда сразу разбили, и мышцы не помогли ни фига... Так что зря ты меня уговариваешь. «Поедем, ноздри порвем...» С какой стати я этому идиоту буду ноздри рвать? У него своя жизнь, глупая, воровская, а у меня – своя, честная...
Кирилл слушал, дымил сигарой; ему было интересно. Однако по большому счету он не услышал ничего нового.
– Я не уговариваю, – сказал он. – Я советую. Это не развлечение, понял, нет? Это процедура, дружище. Это шанс изменить себя.
– Зачем? Я не хочу себя менять.
– Ну и дурак! – весело сказал Кирилл. – Жизнь – это перемены! Всё движется! Неужели не чувствуешь? Всё вокруг нас шевелится! Всё течет, бежит, дышит и подыхает! И ты шевелись. Думаешь, я не помню, как ты на той кухне в носу ковырялся и на мой нож вот такими глазами смотрел?
Он встал, сдвинул сигару в угол рта, снял со стены рисунок, оправленный в мощный багет. Протянул.
– Гляди. На прошлой неделе купил, у одного еврея, антиквара сильного. Страница из книги Йозефа Юстаса Скалигера. Иллюстрация. Шестнадцатый век. Недорого взяли, по пятьдесят долларов за картинку, я семь картинок купил и все велел в рамки под стекло убрать...
Сладкий мальчик посмотрел, по лицу было видно – ничего не понял.
– Ей четыреста лет, – сказал Кактус. – Картинке. А этот Йозеф Юстас Скалигер – один из основателей современной хронологии. Понял, нет? Мужик искал точку, от которой отсчитывать историю. Момент, с которого люди себя помнят... А теперь слушай, дружище. – Кактус сел на стол, рядом с Борисом, налил в оба стакана, а браслет небрежно отодвинул. – Вот есть лично твоя история. И есть моя. А есть наша общая история, понял, нет? Она с той кухни началась, с того ножа, с той пепси-колы. С того первого дня, как я на дембель пришел, а ты по коридору бегал в колготках рваных, – оттуда идет отсчет нашей истории. С того дня ты есть в моей жизни, а я – в твоей. Допустим, сейчас ты встанешь и скажешь: «Кирилл, я тебя больше видеть не желаю, испарись из моей жизни». И уйдешь. Я кивну. Испариться – ладно, пусть будет так (Борис проделал слабый протестующий жест). И чего, кончится наша общая история? Нет! Тот наш общий день, самый первый день – он никуда не денется! Тот пацанчик в колготках тоже никуда не исчезнет, он вот тут будет, – Кактус ткнул себя в грудь. – Я и тогда пытался тебе растолковать, как надо по жизни идти, и сейчас буду. Потому что я, как ты сам выразился, крутой дядя. А ты – не крутой. Потому что я старше, а ты младше. Потому что я знаю, как жизнь устроена, а ты не знаешь. Ты живешь, как тебе комфортно, – слушай, неужели ты думаешь, что тебе позволят так жить?
53 
