очень нудно 
63 
Под веками выстраивались условные значки: тревожные признаки, услужливо переведенные секретарем на понятный мне язык лографов — уровень шумов за стенами церкви, неуловимые натуральскому уху обертоны, сокращения мимических мышц на лицах храмовников… Кажется, я серьезно переоценил ужас, внушаемый именем Службы. Или кто-то посерьезней пуганул жителей гетто. Так или иначе, а я позволил им потянуть время. Для чего?
Мысль еще не подошла к логическому своему завершению, а с улицы уже доносились невнятные голоса, накатывая тревожной волной. Толпа у дверей зашевелилась, пытаясь расступиться. Дернулся поп, пытаясь разглядеть, что происходит за его спиной.
Я понял, что если сейчас ничего не предпринять — толпа выйдет из-под контроля. И еще хорошо, если успею смотаться, прежде чем сюда заявятся охранники из Кристофорсберга выяснять, кто устроил бунт среди нелюдей. Ничего они мне, конечно, не сделают, но шуму будет — Сеть задрожит.
Церковь потряс низкий, до костей пробирающий гул, от которого затрепетали звонко стекла в рамах и покатилась по полу термитная шашка, нарубая синий сумрак непроглядными лопастями теней. Адреналин хлынул в кровь волной напалма, облепляя жаром каждую клетку. В дверях возникла давка — потрясенные инфразвуковым ударом храмовники пытались стоптать друг друга, не зная, куда бежать от накатившей паники.
«Пурга» харкнула огнем. Кассетный заряд выплевывал пульки так быстро, что звонкие хлопки сливались в единый хлесткий грохот — словно кому-то вздумалось пилить стальную балку тупым топором. Очередь рассекла колонну не хуже боевого лазера.
— Всем стоять! — рявкнул я, надсаживаясь. — Стоять, я сказал!
Куда там! В грохоте перерубаемого выстрелами кирпича я сам себя не слышал. Храмовники бросились врассыпную. Священник застыл на миг, потом медленно завалился лицом вниз на каталку, поверх глумливо оскалившегося трупа. По губам стекала металлически блестящая в свете шашки струйка слюны. Предупреждающе заверещал в среднем ухе секретарь — стирающее разум излучение гаузера коснулось танталовой сетки-экрана под моим скальпом, вызывая такие помехи, что перед глазами поплыли синие искры.
Проклятье, это же империалисты! Их стиль общения со схизматиками, не признающими духовной власти Третьего Рима, — гаузером по мозгам, и будьте как дети. Не рожденные еще эмбрионы. А я даже оружия толком не прихватил. Ой, как плохо…
Пистолет глухо лязгнул, разваливаясь в руках. Одноразовая пукалка, что взять — даже если бы её возможно было перезарядить, ствол не выдержит следующей очереди. Я выхватил вторую «пургу». Вот расстреляю магазин, и останется мне только переть на противников с голыми руками. Секретарь торопливо перебирал боевые программы, готовясь, как только отпадет нужда, выгрузить из памяти автоприцел.
За стенами храма творилось светопреставление. Вспышки кровавого света пробивались сквозь витражные окна, отблесками адского огня играли на окладах икон. Рваный треск очередей мешался с совиным уханьем бластеров. Комок плазмы пробил стекло, разорвавшись огнеметной струей. Пламя окатило бактефрески; роспись потекла жирными, темными струями, обнажая клочья старой краски. Занялись вставленные в антикварный шандал вместо свечей бруски какой-то горючей смеси.
Живая тень расплескалась в дверях кляксой. Сознание мое едва успело отметить ее появление, а тело уже действовало: метнувшись в сторону, пересекло проем очередью из «пурги», не дожидаясь, покуда сработает прицел. Кровь расплескалась по полу, идеальным зеркально-черным веером накрыв тело священника. Отлетел в сторону бластер — ВП-17, подсказал секретарь, хотя нужды в этом не было: я бы и сам признал «винни-пыха», этого верною спутника неприятных личностей.
Бросок в сторону, с пути полыхающего силуэта, едва напоминающего человеческое тело. Пальцы мои сомкнулись на рукояти бластера, и плазменные шары ударили по уцелевшим окнам. Витражи просыпались рубиновым дождем; что-то темное рухнуло на пол, разбрызгивая капли жидкого пламени. Я перекатился снова, суматошно поливая огнем любую щель, откуда мог выпрыгнуть имперский инквизитор в бронесаккосе. Падали вокруг горящие щепки, и капала роспись. Пронзительно зашипела гаснущая шашка, озарив на мгновение нутро полыхающей церкви дьявольским дуговым блеском, и страшная тень легла на оклады древних, осыпающихся икон.
Взвыли, перекрывая гулкие шлепки плазменных комьев, турбины коптера. Мелькнуло за выбитым окном тусклое, большое. Порыв ветра взметнул языки пламени, лениво пожиравшего невкусную, как унфоровские рационы, тяжелую пищу: пластик, биосубстрат, человеческую плоть. Занялись, не выдержав, образа, лик святого Николая затянула черная сажа. И все стихло. Только гудел огонь; шуршала, оседая, зола; поскрипывали, грозя осесть, тлеющие балки. Сдавленно бухнула, лопаясь, канистра с топливом в углу, и живенькими струйками потек по полу горящий спирт.
63 
