очень нудно 
56 
Филиппок выдернул из кармана салфетку и промокнул вспотевшее личико.
– Эх вы, – тяжело вздохнул Годунов (он был выше всех собравшихся на полторы головы). – Ругаетесь как… женщины. Филя, ты ж молодой, сильный. Чего воздух сотрясаешь? Дай ему в лоб, и дело с концом.
Пружинов позеленел и осклабился.
– Или в ухо, – предложил Годунов.
– Еще чего, – надул губы Филиппок. – Вы тоже скажете… Я не какой-нибудь… Мне отвратительна животная агрессия.
Гарри презрительно хмыкнул:
– Ага. Ты, Филя, предпочитаешь растительную агрессию.
– Почему бы и нет?
– Типа кто сильнее – тот выше вырастет и все солнце себе заберет. Угадал?
Филиппок патетически всплеснул руками:
– Солнце общее! Мало ли кто кому загородил!
Пружинов, уже овладев собой, тщательно застегнул блестящий пиджак, неприятно улыбнулся и погрозил пальцем сначала Годунову, потом мальчишке.
– Не на того напали, – проскрипел он.
Гарри Годунов сделал шаг вперед (Пружинов вздрогнул) и негромко сказал:
– Кто ты такой, чтоб я на тебя нападал? Остынь, милый. Помирись с мальчиком и сходи в кафе. Попей водички.
– Я вам не мальчик, – прозвенел Филиппок, доставая вторую салфетку.
– Валентина, – добродушно попросил Годунов, – одолжи парню зеркальце. И пойдем работать.
Валентина собрала губы в нитку: удержалась от улыбки.
– Кстати, да! – провозгласил Савелий, с удовольствием поняв, что вверенный ему коллектив разобрался со своими проблемами без участия руководителя. Если система саморегулируется, значит, она устойчива. – Тут вам не цирк, господа. Занимайтесь своими делами. Пружинову и Филиппу – покинуть помещение. Обоих через полчаса жду у себя.
– К черту, – процедил Пружинов. – Я беру отпуск. Прямо сейчас.
Герц посмотрел в лицо старому коллеге и отчеканил:
– Тут я решаю, кто и когда берет отпуск. Запомни. Моя фамилия Герц, и в моем журнале все решаю только я.
– В твоем журнале, – тихо повторил Пружинов. – В твоем, значит.
Он подвигал челюстью, развернулся на каблуках и вышел. Савелий ждал, что Пружинов хлопнет дверью, но старый коллега хоть и позволял себе с некоторых пор вспышки гнева, все-таки оставался самим собой – умным, хитрым, энергичным и расчетливым. Он даже подмигнул секретарше и выскользнул из зала почти бесшумно.
«Жаль его, – подумал Герц. – Когда-то Пружинов считался фаворитом Пушкова-Рыльцева. И был убежден, что журнал достанется именно ему. А не мне. Пружинов всегда работал больше других, и тщательно отлаженная сеть осведомителей поставляла ему первоклассную информацию. Но карьерная неудача его надломила. Ходили слухи, будто он собирался затеять что-то отдельное, собственное: журнал, газету или телеканал. Искал инвесторов и даже пытался прибегнуть к помощи «друзей». Однако «друзья» не любят таких, как Пружинов. Высокомерных, резких и безжалостных…»
Вернулся в кабинет. Подавил желание положить ноги на стол. От происшествия остался неприятный осадок. Скандалы – хлеб журналиста, но Герц никогда не считал себя типичным журналистом и тяжело переживал каждую нештатную ситуацию. Перебранки меж своими – ерунда. Хуже, когда заявляются герои критических статей и шумно вываливают обиды и претензии. Миллионер Глыбов после публикации интервью прислал целую банду: троих адвокатов и троих мордоворотов без шей и животов, сплошные мышцы. Адвокаты тихо пообещали сровнять журнал с землей, мордовороты молча кивнули. Разумеется, Герц бы не выстоял против Продавца солнца. Но у него был Муса, незаметный человек с тихим голосом. Шеф-редактор журнала «Самый-Самый» сделал звонок, и через три часа люди Глыбова, скрипя зубами, принесли официальные извинения.
Герц достал из кармана зажигалку и повертел ее в руке. Позвонил секретарю:
– Найдите Годунова. Пусть зайдет.
– Годунова нет, – робко ответил секретарь. – Он велел передать, что пошел выпить.
Савелий шепотом выругался.
Он отыскал бывшего одноклассника этажом ниже в маленьком баре «Четыреста пятьдесят один градус» – неприлично дорогом заведении, где пожилые бизнесмены, полулежа средь бархатных подушек, отмечали удачные сделки. Гарри Годунова здесь держали за знатока – он был рафинированный барфлай. Ему даже наливали в кредит – это разрешалось одиннадцатой поправкой к Конституции.
– Что пьешь? – спросил Савелий, присаживаясь.
56 
