19 
— Иди, Вася, как бы Максим Евгеньевич не заблудился, — кивнул толстяк. — Ему через неделю в Карнеги-холле играть, билеты распроданы, полнейший аншлаг. Дамы и господа его отсутствия не переживут.
Максим обернулся от самой двери:
— Да, представьте себе! И авиабилеты в Нью-Йорк заказаны. Вы предлагаете мне все бросить?
— Кто же откажется от выступления в Карнеги — холле? — согласился собеседник. — Надо быть законченным безумцем.
— Тонкое замечание! Сделайте одолжение, оставьте ваш ехидный тон!
— Помилуйте, Максим Евгеньевич, не в моих правилах оказывать давление, — пожал плечами толстяк.
— Неужели?! Да вы прямо потребовали, чтобы я пренебрег своей карьерой ради какой-то дикой, сумасшедшей затеи! При этом даже не гарантируете мне жизнь!.. Создать гармонию… Кому такое под силу, вы хоть отдаете себе отчет?..
Оппонент внимательно разглядывал паркет. Максим злобно ругнулся и вышел, с силой захлопнув за собой дверь. Он быстро прошел по коридору, спустился с лестницы, ступил на дорожку темного сада, в тягучий ночной аромат и сонный шепот громадных деревьев. В свете луны тускло проявлялись аллеи, не горел ни один фонарь, но Максим не чувствовал страха, нет, но было нечто другое, что мешало ему делать каждый следующий шаг. Он слышал звуки пианино. Они продолжали терзать его изнутри. Они жгли, рвали его душу на части. И снова какое-то неосознанное чувство протеста росло в нем, но теперь Максим не мог разобраться, против кого или чего оно было направлено.
В оставленной им комнате стояла тишина. Веренский вдавился в кресло и почти сросся с ним. Сила Михалыч стоял у камина, облокотившись о стойку. Вид у него был отстраненный, словно его не касалось происходящее. Василий смотрел на него вопросительно, а снаружи были слышны быстрые удаляющиеся шаги.
Так и не получив от толстяка инструкций, Василий тяжело вздохнул и понуро потащился к двери, чтобы проводить гостя, не пускать одного в неведомый путь, но не успел выйти, как тот буквально вбежал обратно и остановился перед Силой Михалычем. Максим часто дышал, на его обычно бледных щеках выступил неровными пятнами румянец.
— Вам легко рассуждать, — заговорил он с горячностью, нервно жестикулируя. — Кто я такой? Музыкант, пианист, но не волшебник!
Сила Михалыч молчал.
— Ну как, как вы это себе представляете? Я вас спрашиваю!.. Проклятье! — Максим вернулся к дивану, сел и надолго глубоко задумался. Мучительные сомнения отражались у него на лице. — Невозможно, это форменное безумие, — пробормотал он спустя четверть часа и снова погрузился в тягостное раздумье.
Сила Михалыч ему не мешал, медленно и неслышно ходил из стороны в сторону, заложив руки за спину.
— Я так полагаю, что если я откажусь, вы принудите меня каким-нибудь способом, — прервал затянувшуюся паузу Максим.
— Вот тут ты ошибся. Нельзя создать великое по принуждению. Вдохновение, истинное творческое озарение приходит свыше, когда его готовы принять все струны души.
Разве не чувствовал ты в минуты гениального прозрения нечто похожее на столб света внутри себя, как будто невидимый поток энергии связывает тебя с чем-то высшим, непостижимым и необъятным?
— Это правда, я испытывал такое не раз, — хмуро подтвердил Максим.
— Если ты не ощутишь эту связь, не настроишь себя на светлое, прекрасное, доброе, не откроешь сердце Великой Гармонии, ты не сможешь закрыть портал. Ты понимаешь меня, Максим?
— Понять не сложно, — буркнул тот. — Если бы еще можно было осуществить.
— Ты можешь это сделать! Главное — твой талант, воля, вера, способность соединения с высшим. Тебе придется туго, порой невыносимо. Я не имею права скрывать от тебя истинное положение вещей: работа предстоит опасная, неимоверно тяжелая, тебе придется трудиться на износ. Хочу, чтобы ты знал заранее, на что идешь. Я постоянно буду рядом, потому что настанет миг, когда тебе захочется умереть. Ты должен подготовиться психологически к тяжелейшим испытаниям, так мне будет легче тебя вытаскивать, потому что в одиночку ты в любом случае не справишься.
Максим посмотрел на него исподлобья:
— Вы ведь с самого начала знали, что я соглашусь, не так ли?
— Да, я изучил тебя давно, когда ты еще не был со мной знаком.
Максим продолжал пристально разглядывать собеседника, выражение его глаз постепенно менялось, в них заиграли веселые искорки, угрюмая недоверчивость, раздражение растаяли, уступив место любопытству.
19 
