24 
У комнаты, где стояло зловещее пианино, Максим остановился, собираясь с духом.
— Главное настройся, как я говорил, — напутствовал Михалыч. — Освободись от посторонних мыслей, открой душу великому, внимай совершенству, тогда все придет само. Ты должен быть один, поэтому в помещение я не войду, но буду неотлучно находиться здесь, за дверью. При малейшей опасности сразу вон из комнаты, запомнил?
Максим кивнул. Массивная дубовая дверь издала пронзительный ржавый скрип, когда он вошел; казалось, все в этом кабинете было пронизано отвратительными звуками. Максим задохнулся на миг при виде пианино. Все его существо в который раз взбунтовалось, ноги налились свинцовой тяжестью. Пересиливая себя, он с огромным трудом сделал несколько шагов к инструменту и опустился на банкетку.
Кто-то, должно быть Веренский, положил нотную тетрадь и карандаш на столик. Так было предусмотрено, чтобы записывать новую пьесу. Здесь же заботливый хозяин оставил графин с водой и стакан.
Ощущая мучительный гнет во всем теле, Максим поднял крышку, установил тетрадь на пюпитре.
— Совершенную гармонию… — пробормотал он. Во рту пересохло, руки плохо слушались. — Ладно, держись, старик, — сказал сам себе и взял первую ноту. Вздрогнул, зажмурился, услышав звериный крик. Еще одна нота — очередной дикий вопль. Все у Максима внутри оборвалось, в мозг словно впились гвозди, и таких гвоздей, игл, раскаленных стрел было предостаточно в этом пианино.
Он выпил воды прямо из графина, клацая зубами о стакан. Попытался успокоиться. Ничего, ничего, любой звук должен с чем-то сочетаться, не бывает такого, чтобы не нашлось в лад. Звук не может быть гармоничным или негармоничным сам по себе, лишь соотношение одного звука с другим создает гармонию или диссонанс.
Стиснув челюсти, он стал исследовать каждую клавишу по отдельности, потому что каждая скрывала в себе разнообразные крики, стоны, рыдания. Обнадеживало то, что звуки, при разной окраске, имели одну высоту в соответствии с клавишей. Непостижимым образом возник магический симбиоз голосов и пианино, голоса были привязаны к клавиатуре и лишены свободы модуляции, то есть перемещения в другую тональность. С другой стороны громкость звука не зависела от силы удара, даже самый легкий контакт порождал необузданный рев.
Промучившись с час, Максим понял к своей огромной радости, что в страшном инструменте существует некая закономерность. Например, ля первой октавы при первом касании издавало самый интенсивный звук, затем, словно постепенно выдыхаясь, звуки слабели, нисходя до чуть слышного роптания.
Вот этот хриплый звук малой октавы — невыносимо отталкивающий, но если взять одновременно си бемоль первой, дождаться жалобного нежного стона, одного из многих звуков, подвластных клавише, получится странное, но интересное созвучие. Хриплый звук усиливает печаль, но не создает диссонанса. А первый, отчаянный, надо отдать в созвучие пятому по очередности ми из второй октавы. Значит, главное распределить звучание так, чтобы добиться максимальной совместимости. Задача практически невыполнимая, вот тут пианисту пригодится его феноменальная работоспособность и упорство.
Да, он создаст реквием, в нем будет бездна трагизма, отчаяния, временами яростного напора, последнего призыва, проблеска надежды и жажды жизни, в нем будет сложная гамма чувств, рожденная живыми голосами, но какофония уступит место слаженному хору. Сами того не подозревая, бесплотные голоса будут петь — да так, что мир содрогнется от восторга.
Он схватил карандаш и записал первое созвучие на нотном стане. Придется разработать дополнительные значки, нумерацию каждого оттенка, иначе можно запутаться. Начнется пьеса в любом случае с диссонанса, пианино надо разыграть, запустить чередование ужасных звуков, но дальше… дальше польется настоящая музыка, и это будет великой победой таланта и силы духа над гибельным хаосом, порождением зла.
Максим работал и не замечал, что в комнате становилось все холоднее. Из-за плинтусов, из щелей, из-под мебели тонкими струйками потянулся морозный пар. На каждый удачный аккорд, словно в раздражении, выбрасывалось облачко сизого пара, но Максим был настолько поглощен своим занятием, что не ощущал, как леденеют ноги.
За три часа работы ему удалось создать с десяток созвучий, но нервная нагрузка была чересчур велика, он вынужден был прерваться, и лишь тогда понял, что почти не чувствует ног. Он был измотан до крайности, у него кружилась голова, подкатывала тошнота к горлу; он едва доковылял до двери и буквально вывалился из комнаты на руки Михалычу.
24 
