Лёгкий, ненавязчивый романчик 
54 
В гостиной раздался шум, что-то с грохотом упало на пол.
Супруги дружно снялись с места и поспешили в гостиную, которую отделял от кухни маленький коридорчик. Вошли и ахнули.
Посреди комнаты на столе сидела громадная птица, совершенно черная, как ворон, глаза у нее были яркие, тигриные — казалось, светятся два желтых пронзительных огонька. Эти круглые глаза, как у всех птиц, ничего не выражали, но облик пернатого гостя был весьма горделив.
Птица топталась на скатерти, переставляя сильные лапы, увенчанные острыми когтями. На полу лежал разбитый цветочный горшок.
— Мать честная! — пробормотал Сева. — Это откуда ж такой красавец? Похож на орла. Нет, скорее коршун. Во всяком случае, той породы. Зин, надо его как-то изловить. За него кучу денег отвалят. Надо жратвой отвлечь — и накрыть покрывалом. Они что едят, не знаешь?
— Рыбу вроде, цыплят, коршун ведь. У меня есть куриные сосиски!
— Сойдет, неси, быстро, и покрывало тащи из спальни, а я пока попробую закрыть балконную дверь, чтоб не улетел. Цыпа, цыпа, спокойно, хороший мальчик…
Сева сделал шаг к балкону, прижимаясь спиной к мебели, затем второй, третий. Коршун следил за ним желтым глазом. Севе осталось дотянуться и захлопнуть балконную дверь, но тут птица сорвалась с места и вылетела наружу.
Сева невольно шарахнулся в сторону, таким мощным был бросок небесного пришельца. Сева вышел на балкон и с ужасом увидел, что птица уже вылетает из кухонного окна, и в когтях у нее заветный пакет с деньгами.
— Стой! — завопил Сева. — Стой, стервятник! Отдай деньги, мразь!
В голове промелькнуло, что надо бежать за пистолетом, но тогда коршун мог скрыться бесследно вместе с деньгами, а так, по крайней мере, оставалась надежда проследить его маршрут.
Пока Сева в отчаянии лихорадочно соображал, что можно предпринять, коршун бросил пакет на соседний балкон и стал набирать высоту, а там пропал над крышей.
Сева ринулся к соседям, вдавил палец в кнопку дверного звонка.
— Они вчера уехали, — сообщила Зинаида. — В Турцию на пятнадцать дней.
Сева осмотрел замки. Конечно, если повозиться, то замки можно открыть, но момент был неподходящий — площадка длинная, квартир много, и время такое, что соседи возвращались с работы. А ждать до ночи нельзя, Севе могли позвонить с минуты на минуту и потребовать деньги.
Он снова вышел на балкон, осмотрел карниз, прикинул расстояние. Карниз был достаточно широк.
— Давай веревку, привяжусь и полезу, — пришла Севе в голову логичная мысль.
— Откуда? Нет у меня веревки. Жди тогда, схожу в хозяйственный магазин.
— Некогда ждать, дура стоеросовая! Отойди! Никакой пользы от тебя.
Зина со страхом наблюдала, как муж перелез через перила, потом, прижавшись спиной к стене, стал боком передвигаться по карнизу мелкими шажками, при этом старался не смотреть вниз.
И тут налетел этот проклятый коршун. Сева стал махать руками, пытался защищаться, коршун нападал с клекотом, который звучал странно, как птичий смех. Страшные когти и клюв терзали беспомощную жертву. Лицо Севы было в крови, он держался из последних сил, пытался защитить голову, глаза, наконец не выдержал, сорвался с карниза и с диким воплем полетел вниз. Коршун покружил над падающим, словно хотел проследить, как мозги несчастного брызнут на асфальт, затем снова плавно взмыл к балкону, на котором стояла потрясенная Зинаида.
Женщина попятилась вглубь комнаты, а подлая птица, усевшись на перила, нагадила на пол балкона, нагло подмигнула Зинаиде огненным глазом и лишь после этого исчезла окончательно.
Глава 11
Максим последние два дня плохо выглядел. Он осунулся, под глазами залегли тени. Работа с пианино давалась ему тяжело, ценой страшного нервного напряжения. Голоса из преисподней действовали как психическая атака. Чтобы ее выдержать, надо было обладать железными нервами и олимпийской выносливостью. Каждое утро начиналось с неизбывного кошмара — не было ему конца: композиция должна была охватить весь звукоряд, тогда как заставить каждую струну звучать в лад с другими порой казалось непосильной задачей. Случалось, Максимом овладевала паника, он терял веру в себя, ощущал бессилие и начинал сомневаться в своем таланте.
На стене висел портрет Чайковского. Максим попросил Веренского убрать портрет великого композитора с глаз долой: в минуты депрессии он лишь служил музыканту напоминанием о собственном ничтожестве.
54 
