очень нудно 
25 
Алексей, припадая на раненую ногу, приблизился к несчастной узнице и с трудом опустился на колени.
— Ариадна, — тихо позвал он и осторожно коснулся рукой ее волос.
Магический звук его голоса мгновенно вернул ее к жизни. Она вскинула голову и вперилась ему в лицо полными слез, невыразимо прекрасными, но действительно совершенно безумными глазами.
— Алеша! — выкрикнула она с рыданием и кинулась в его объятия, судорожно покрывая его лицо, шею и плечи жаркими поцелуями.
— Я с тобой, любовь моя, я здесь, — го ворил он, отвечая на ее отчаянные ласки с не меньшим пылом. — Все уже позади, ты свободна, мы сейчас уйдем отсюда. Не бойся, моя красавица, я никогда тебя не оставлю.
Вазген и Смуров вышли и прикрыли за собой дверь. Достали папиросы, закурили.
— До чего влюбленные могут истерзать друг друга. Оба еле дышат, — сказал Смуров.
— Слушай, а ты не перестарался с Ариадной? Не чересчур ли вы ее запугали?
— Никто ее и пальцем не тронул. Но пугнуть надо было, чтобы все выглядело натурально. Результат сам видишь.
— Это ты здорово придумал — состряпать донос.
— Донос настоящий, — возразил Смуров. — Он поступил сюда в мое отсутствие. Нам-то с тобой он пригодился, как по заказу, но Ариадну теперь нельзя считать в безопасности.
— Настоящий?! — поразился Вазген. — Какая же гнида его написала?
— Выясню, не беспокойся. Письмо написано от руки, сличу все почерки, так что доносчик от меня не уйдет. Не в добрый час пришла ему в голову эта идея. — Лицо его вдруг сделалось жестоким и холодным. — Знаешь, Ароян, теперь я думаю, что мне пока рано уходить с этой работы. Представь, что если бы на моем месте оказался другой человек. А гниды, как ты говоришь, никогда не переведутся.
Глава 7
В ноябре Алексея и Вазгена повысили в звании, оба стали капитан-лейтенантами. Сойдясь в Новой Ладоге, они решили отметить это событие. Друзья отправились в столовую гидроучастка, где им налили в жестяные кружки водки и выделили щедрые порции консервированного мяса с рисом — царское угощение по тем временам. Алексей полностью поправился, врачи подлечили ему ногу, предварительно охарактеризовав его поведение, а заодно и попустительство Вазгена неблагозвучными определениями.
Алексей поправился совершенно. Как бы он ни выматывался, отношения с Ариадной придавали ему сил, любовь их крепла с каждым днем. Пережитые страдания заставили обоих бережнее относиться друг к другу, они дорожили каждым мгновением, проведенным вместе, и тщательно избегали разногласий. Смуров не появлялся, опасаясь, вероятно, нарваться на очередную резкую отповедь Алексея.
— Скоро у нас будет еще один повод выпить, — весело сообщил Вересов, энергично орудуя ложкой, — я собираюсь сделать Ариадне предложение. Это лучший способ заслужить ее доверие. Бедная девочка — с чем только ей не пришлось столкнуться. Она была замужем, муж ее обманывал направо и налево, тот еще проходимец, примазался к ее отцу, известному ученому, украл и присвоил его последний научный труд. А лучший друг Лежнёва, кандидат наук, — судя по всему, скрытый интриган и завистник, — по подсказке того же зятька составил на профессора донос, и того упекли в лагеря. Мать Ариадны заболела с горя и умерла. — При слове «донос» Вазген подобрался, но смолчал. — Неудивительно, что Ариадна никому не доверяет. Она считает, что в мире нет справедливости. Но я ее отогрею. Как говорила Настя: «В душе цветок, готовый раскрыться от одного теплого дыхания»? Да, брат, повезло нам с женщинами. Надо их, к слову сказать, свести и познакомить. Я уверен, что они понравятся друг другу.
— С Настей мне действительно повезло. А ведь я чуть было не обидел ее из-за Кирилла, — подкинул Вазген.
— Какого Кирилла? — беззаботно спросил Алексей.
— Смурова, какого еще?
Алексей перестал жевать и воззрился на Вазгена колючим взглядом.
— С чего ты вдруг к нему подобрел? — спросил он неприязненным тоном. — Впервые слышу, что ты называешь его по имени.
— А почему бы мне его так не называть? Он вполне приличный парень, ничего худого мне не сделал, а может быть, наоборот, сделал что-то очень хорошее.
Алексей пренебрежительно фыркнул и возобновил прерванную трапезу.
— Может быть, и сделал, — пробурчал он, — было у него такое временное просветление; жаль, что ненадолго. Это его природа, брат, ее не исправишь. Ты же сам говорил, что он безнадежен…
25 
