очень нудно 
57 
— Ты тут ни при чем, — успокоил я сестру.
Нас с Джейн послали за провизией для поминок. Тело отца уже три дня лежало в морозильной камере — ни одна церковь не согласилась отпевать его во время Пасхи. Похороны назначены на понедельник, и нужно было все приготовить. Мы с Джейн пошли в гастрономический отдел «Стар-маркет» — ближайший магазин, и, если честно, ни одного из нас не заботило количество еды.
— Эй, дорогуша, — окликнул из-за прилавка дородный мужчина, — ждешь родственников на Пасху?
Пока, неукоснительно следуя ритуалу, мама оплакивала отца, рвала на себе волосы и с умилением рассматривала старые фотографии, мы с Джейн сидели наверху в своих старых комнатах. Мы поговорили обо всем, что вспомнили и что могло помочь нам оставить все в прошлом. Я прикоснулся к тем местам на теле Джейн, где когда-то были синяки. Я дал ей выговориться о худших временах, но она только намекнула на то, что произошло той ночью, когда она вынуждена была уехать.
В ночь перед похоронами мы спали в наших старых кроватях при открытых дверях, потому что могли понадобиться маме. Где-то в начале четвертого Джейн вошла ко мне в комнату. Закрыла дверь, присела на край кровати и протянула мне снимок, где мы вдвоем, — снимок, который она обнаружила между изголовьем кровати и стеной.
— Я думала, что со мной что-то не так, — прошептала она. — Я ничего не чувствую. Пытаюсь, но мне совершенно наплевать на его смерть.
Я стиснул ее руку. На ней была мамина старая ночная сорочка. Я поймал себя на мысли, что думаю о том, что она надевает на ночь, когда лежит рядом с Оливером, в своем собственном доме. Она никогда не спала обнаженной, как любил я. Ей не нравилось чувствовать наготу.
— С тобой все в порядке. Учитывая обстоятельства.
— Но она же плачет. Она расстроена. К ней он относился намного хуже, чем ко мне.
Произнеся эти последние слова, она забралась ко мне в постель. У нее были очень холодные ноги. И что удивительно, они оставались такими всю ночь.
На похоронах священник говорил о том, что отец был одним из столпов здешнего общества. Упомянул о том, каким любящим отцом и мужем был покойный. Я держал Джейн за руку. Никто из нас не плакал и даже из приличия не стал притворяться.
Гроб был открыт. Мама настояла. Джейн принимала соболезнования, я продолжал обнимать маму за плечи, поддерживая, чтобы она не упала. Я принес ей сок с печеньем и делал все, что советовали мои незамужние тетки, чтобы помочь ей пережить утрату.
К тому времени, когда все наши родственники и те, кто называл себя друзьями, поехали на кладбище, было уже часа четыре. Распорядитель протянул Джейн счет, а потом она исчезла. Когда я спросил, куда она пошла, он указал на переднюю — помещение, где был выставлен для прощания гроб с телом покойного. Я увидел, как она стоит над его телом, — восковая маска не выражала ни злости, ни силы, которую я знал. Джейн провела пальцем по шелковой обивке гроба. Коснулась знаменитого синего галстука. Потом подняла руку. Ее рука дрожала, когда она замахнулась. Рука, которую я успел перехватить до того, как она ударила мертвеца.
24
Сэм
Если присмотреться внимательнее, можно заметить шрамы на моих глазах. Я родился косоглазым, и первую операцию мне сделали, когда я был еще слишком мал, чтобы это отложилось у меня в памяти. Если использовать медицинскую терминологию, процедура заключалась в том, чтобы подтянуть ослабленные мышцы, из-за которых у меня разбегаются глаза. Невидимые стежки. Сейчас, по прошествии двадцати четырех лет, едва ли остались какие-либо следы — возможно, только тонюсенькая ниточка в каждом глазу, похожая на желтую ресничку. Ее можно заметить, если я скашиваю глаза.
До второй операции я носил толстые круглые коричневые очки, в которых походил на лягушку-быка или на адвоката. У меня почти не было друзей, а на переменах я сидел один за качелями и ел сандвичи, которые мама давала мне с собой в пакете для завтраков. Бывало, ребята подходили ко мне, обзывали четырехглазым и скашивали глаза, чтобы посмеяться надо мной. Если я приходил домой в слезах, мама прятала мое лицо в своем фартуке — он весь пропах свежей мукой — и говорила, какой я красивый. Хотелось ей верить, но я не мог. Я не отрывал глаз от своих туфель.
Учителя стали говорить, что я слишком застенчивый; и, забив тревогу, вызвали маму. Однажды родители сказали, что мне предстоит операция. Мне придется полежать в больнице, и на глазах у меня какое-то время будут повязки. А когда все закончится, я буду выглядеть, как все остальные ребята. Как я уже говорил, первой операции я не помню, но вторую — очень отчетливо. Я боялся, что после операции буду видеть все по-другому. Интересно, а когда снимут повязки, буду ли я выглядеть так, как мечтал? Не изменятся ли знакомые цвета?
57 
