2 
Не успела я толком оглядеться, как дверь заскрипела, и я поняла, что кто-то собирается войти. Мне не оставалось ничего иного, как броситься ничком на пол и, закрыв лицо руками, забиться меж двух скамей.
Судя по голосам, в часовню вошли мужчина и женщина. Голоса их, резкие и раздраженные, эхом отдавались под каменными сводами. Они ругались из-за денег; для меня это было не в диковинку. Бабушка постоянно пилила отца, ворча, что, если он не бросит пить, то в конце концов мы с ним останемся без крыши над головой.
Женщина требовала денег, мужчина отвечал, что уже и так достаточно ей заплатил.
— Это последний раз, честное слово, — пообещала она.
— Как же! Эта песня мне знакома! — ответил он.
Я уверена, что точно запомнила тот момент. Осознав, что в отличие от моих детсадовских друзей у меня нет мамы, я стала осаждать бабушку просьбами рассказать мне о ней все-все-все, что она только помнит. Среди прочего бабушка поведала мне про школьное представление, в котором мама однажды выступала, еще ученицей старших классов, с песней под названием «Эта песня мне знакома».
— Ах, Кэтрин, до чего же твоя мама красиво ее пела! У нее был чудесный голос. Все хлопали в ладоши и кричали: «Бис! Бис!» Пришлось ей спеть еще раз.
И бабушка напела мне мелодию.
Последовавший за репликой мужчины разговор я не расслышала, разобрав лишь «не забудь», шепотом брошенное женщиной перед тем, как та вышла из часовни. Мужчина остался; я слышала его тяжелое дыхание. Потом он принялся негромко насвистывать ту самую песню, которую мама пела на школьном представлении. Сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что он, видимо, пытался успокоиться. Просвистев несколько тактов, он умолк и вышел из часовни.
Я выждала некоторое время, показавшееся мне вечностью, и, выбравшись наружу, поспешила вниз по лестнице и вернулась в сад. О том, что я побывала в доме, и о разговоре, невольно подслушанном, отцу я, разумеется, рассказывать не стала. Но разговор этот накрепко засел в моей памяти, и я до сих пор помню все до последнего слова.
Кто были эти двое, я не знаю. Но теперь, двадцать два года спустя, для меня очень важно это выяснить. Единственное, что удалось узнать наверняка о том вечере, это то, что в доме остались ночевать несколько гостей, а также пять человек из обслуги и местный организатор банкетов с подручными. Однако этого знания может оказаться недостаточно, чтобы спасти жизнь моему мужу, если он вообще этого заслуживает.
1
Мое детство прошло в тени похищения ребенка Линдберга.
Поясню: я родилась и выросла в Энглвуде, штат Нью-Джерси. В 1932 году был похищен внук самого знаменитого энглвудца, посла Дуайта Морроу. Вдобавок так уж вышло, что отцом этому ребенку приходился не кто иной, как самый известный на тот момент человек, полковник Чарльз Линдберг, который первым в мире в одиночку перелетел Атлантический океан на одномоторном самолете. Назывался он «Дух Сент-Луиса».
Моей бабушке в ту пору было восемь лет, и она отлично помнит и кричащие заголовки газет, и толпы журналистов, осаждавших Некст-Дей-Хилл, поместье Морроу, и арест Бруно Хауптманна, которого обвинили в похищении несчастного малыша, и судебный процесс над ним.
С тех пор утекло немало воды. Теперь самая выдающаяся достопримечательность Энглвуда — особняк Кэррингтонов, похожее на замок каменное строение, то самое, где я тайком побывала в детстве.
Все эти мысли крутились у меня в голове, когда я второй раз в жизни очутилась за воротами поместья Кэррингтонов. Двадцать два года прошло, думала я, представляя любопытную шестилетку, какой была когда-то. Возможно, воспоминание о том, как всего несколько недель спустя Кэррингтоны уволили моего отца, вызвало у меня внезапный приступ неловкости. Погожее октябрьское утро сменилось сырым ветреным днем, и я пожалела, что не оделась теплее. Жакет, в который я облачилась с утра, оказался слишком легким и светлым.
Я безотчетно припарковала свою видавшую виды машину поодаль от внушительного въезда, не желая выставлять ее на всеобщее обозрение. Пробег в сто восемь тысяч миль не скроешь, даже если твоя машина недавно вымыта и без единой вмятины.
Волосы я убрала в строгий узел, но за то время, пока поднималась на крыльцо и дожидалась, когда мне откроют, ветер успел растрепать их. Открыл мне мужчина за пятьдесят с редеющими волосами и брюзгливо поджатыми тонкими губами.
2 
