103 
– Вот представь, у тебя день рождения, приносят огромный торт, и вдруг из него кто-то выскакивает. Ты удивляешься, но, как только проходит первое потрясение, – кружащаяся боль, я снова потряс головой, – твое удивление становится радостным. Понимаешь? Послушай: я счастлив. Ты слышишь это?
– Нет.
– Ну вот такой у меня голос, когда я счастлив. Очень, очень счастлив.
Молчание.
– Алло? – сказал я.
– Да. – Она снова высморкалась. – Мать уже поняла – что-то не так, еще когда кулон увидела.
Я ощутил и подташнивание, и радость, в равных долях.
– Ты его носила?
– Конечно, не носила. Она обыскала мой комод.
– Ты шутишь.
– Нисколько.
– Это же нелепо.
– Ага.
– Ты взрослая женщина.
– Ее это никогда не останавливало. Что тебя изумляет? Я же рассказывала тебе, что такое наша семья.
Одурело покачивая головой вперед-назад, я пробормотал:
– Представляю себе…
– Так или иначе, она оказалась права, разве нет? У меня было что скрывать, и мать это нашла.
Где-то за этими словами сквозило, почувствовал я, обвинение: это же я подвел ее под удар. И вот пожалуйста – она уже плачет мне в жилетку. Весь сценарий сильно отдавал Ясминой, но был слишком хитроумным, чтобы мой мозг, на девяносто восемь процентов занятый совсем другими параноидальными мыслями, смог бы сразу его распутать. Тут я услышал, что она уже успела перейти к своим родителям.
– Я уверен, если ты объяснишь им, что… – начал я.
Она прервала меня нетерпеливым восклицанием:
– Ты не слышал, что я сказала?
– Э-э…
– Меня изгнали из семьи. Годится? Теперь до тебя дошло? Ты понял?
– Уверен, это не может быть правдой.
– Какая разница, правда – не правда. Важно, что она это сказала.
Молчание.
Скрежещущий голос объявил о начале посадки на рейс номер три до Бостона.
– Это мой, – сказала Ясмина.
– Поспи как следует, и тебе станет лучше, – сказал я скорее себе, чем ей.
Она шмыгнула носом:
– Как скажешь.
– Ну ладно, – сказал я. – Тебе надо отдохнуть. Скоро увидимся.
– Подожди… Джозеф?
Молчание.
– Можно я у тебя заночую? – спросила она.
Немыслимо. Я не мог пустить ее к себе, дом еще нужно было чистить да чистить. К тому же ко мне теперь полицейские на чашку чая заскакивают. А в углу моего кабинета стоит свернутый, весь в пятнах крови, ковер. Нет, немыслимо. Единственный вопрос: как сказать ей об этом, чтобы она не взорвалась?
– Пожалуйста, – попросила она. – Я не смогу сидеть одна в моей квартире.
– Конечно, – промямлил я.
– Спасибо, – сказала Ясмина. – Ты даже не представляешь, как я тебе благодарна.
Я предложил встретить ее в «Логане».
– Нет-нет. Время слишком раннее. Я возьму такси.
– Ты помнишь, как ехать?
– По-моему, да.
– Дом сорок девять. В конце квартала.
– Я помню.
– Я оставлю на веранде свет.
– Хорошо, – сказала она. – Спасибо.
Я ничего не ответил.
– Прости, я понимаю, какая это рань.
– Я не засну, – пообещал я.
Она никогда не путешествовала налегке, Ясмина, и я, с трудом затаскивая ее сумки на веранду, старался не показать, что спина у меня разламывается. Прошлым вечером я перетрудил ее. Машину арендовать я не мог – в девять вечера в Бостоне все уже закрыто, – пришлось тащить библиотечный ковер на своем горбу, сотню тяжеленных, раскачивавшихся фунтов ковра, – пошатываясь, оскальзываясь, падая, поднимаясь, опять пошатываясь, и все это при двадцати градусах мороза. Мне удалось одолеть около двух миль, добраться до незастроенного участка рядом с Музеем науки, там я свалил с себя проклятую тяжесть и захромал домой, пропитанный потом, трясущийся, и все во мне ныло, от киля до клотика, а утешался я только одним: час поздний, свидетелей мало.
– Мне так жаль, – повторяла и повторяла Ясмина.
Я попросил ее перестать извиняться.
– Мне правда жаль.
– Все в порядке.
– Со мной столько хлопот.
– Ничего подобного.
– Прости.
– Все в порядке.
– Правда, прости.
– Да все в порядке, Ясмина.
Я заволок ее сумки на второй этаж. А обернувшись, увидел, что она приближается ко мне, протянув перед собой руку.
– Ты что, подрался?
– Ха-ха, – отозвался я и еще раз уклонился от ее прикосновения. – Бог с тобой. Просто оступился.
103 
