110 
– Выпьешь? – спросил его Штин, Янко, как птица, сначала кивнул, но тут же отрицательно замотал своим чистым ангельским лицом и исчез.
Пареньку повезло. Несмотря на шквальный огонь, который по нему вели хунхузы, в него не попала ни одна пуля, только кожу посекло осколками камней. Когда его вытащили на поляну, на него было жутко смотреть: вся одежда была порезана и залита кровью, и думали, что не довезут, но всё оказалось не так страшно.
– Что говорят врачи? – задал вопрос Михаил Капитонович.
– Что говорят? – Штин управлялся правой рукой. – Говорят, что левая повисит, а правая… – Штин покрутил фляжкой, – вполне можно и наливать и закусывать!
Сорокин смотрел на своего товарища и радовался.
Когда Штина вытащили на плато, он лежал недолго, вскочил и стал распоряжаться, подошёл к краю и начал кричать Ба́йкову вниз. Сорокин стоял рядом, Ба́йков отвечал, и они оба друг другу кричали, что делать дальше. Штин махнул Ба́йкову рукой, левой, покачнулся и стал падать. Сорокин подхватил его и тогда увидел, что слева под ключицей у Штина под распахнутым казакином чёрное пятно. Штин пришёл в себя только через сутки после операции, когда его привезли в Харбин и извлекли пулю, надавившую на нерв.
– Ну, мы живы и давайте будем здоровы! – сказал Штин, они выпили, и Штин стал смотреть на свет сквозь блистающую гранями хрустальную рюмку, любуясь капелькой коньяку, которая осталась на дне. – Каков! Где он только его достаёт, душа Алексей Валентинович! – Штин опустил рюмку и как-то странно стал смотреть на Сорокина. – А вы, Мишель, уходили бы к чёртовой матери из этой полиции… и постарайтесь получить образование, желательно гуманитарное, только оно даёт хорошее общее развитие!
Михаил Капитонович от такого резкого перехода чуть не поперхнулся.
– Мне поздно! – сказал Штин. – А вы закусывайте! Это ведь штучки от нашего князя-изюмчика?
Сорокин кивнул. На тумбочке, накрытой до хруста накрахмаленной белой больничной салфеткой, на тарелочках лежали: нарезанный длинный китайский огурец, дурманящая своими запахами варёная колбаса, тонкий сыр с такими большими дырками, что в них легко бы пролезла голова мышонка, пучок свежего лука, дольками лимон и нежный свежепосоленный лосось.
– Служба в полиции – это для вас тупик! Кроме денег и мелкой суеты, она ничего вам не даёт. А я знаете, кем хотел стать до войны? – спросил Штин.
– Нет!
– Вы себе представить не можете!..
Он не успел сказать, распахнулась дверь, именно распахнулась, и в палату ввалилась компания: большой Суламанидзе, коренастый Вяземский, а впереди всех Алексей Валентинович Румянцев. За спиной Суламанидзе Сорокин разглядел разгневанного Мигдисова. Тот протестовал, но хитрым манёвром оказавшийся у него за спиной Суламанидзе сумел его втолкать в палату.
– Ну! Господа… так нельзя… так не положено, чтобы распивать в…
– Скажите ещё – в храме… – вставил Румянцев.
– Эскулапа… – добавил Вяземский.
– Эскалопа! – завершил Суламанидзе, все засмеялись, и Степан Гаспарович сдался:
– Только немного и недолго!
– А тогда зачем? – Штин подошел к нему, но сначала он ударил пяткой в стену.
Тосты, тосты, тосты, тихие, прерываемые всплесками громкого смеха, который было трудно сдержать, шиканье Мигдисова… Застолье продолжалось больше часа. Сорокин, косясь на молчавшего и только ухмылявшегося Штина, рассказывал про дело с хунхузами. Все, кто присутствовал в палате, были опытными солдатами и радовались такой блестящей победе над превосходящим и отлично вооружённым противником. Шестьдесят китайских солдат майора Ли Чуньминя в учёт не брали, и оправданно – стреляя, они только шумели.
– Каково соотношение потерь? – спросил разомлевший, порозовевший подполковник Румянцев.
– Пятьдесят три хунхуза и семь наших, из них один раненый штабс-ротмистр Завадский, – пристально глядя на веселящихся гостей, странным голосом произнёс Штин.
«Как это? – подумал Михаил Капитонович. – Почему семь? Я насчитал только шесть! Нас на плато всего было тринадцать: десять добровольцев и нас трое! Наверное, обсчитался!» – решил он.
Встал Мигдисов:
– Ну что, господа, пора, а то вы мне всю больницу перебаламутите, тут всё же полицейское отделение.
Гости, у которых взрывы смеха ещё продолжались, стали прощаться.
– Миша, вы задержитесь, – попросил Сорокина Штин.
Михаил Капитонович повернулся к Вяземскому и жестом попросил его и Суламанидзе подождать на улице.
110 
